Магия театра (сборник) - Дяченко Марина и Сергей. Страница 10
Дегтярев серьезно кивнул:
— Ты правильно думал.
— Но ты имел в виду что-то другое? Когда говорил…
— Нет, Тима, — чуть преувеличенно удивился Дегтярев. — Я имел в виду именно хорошие спектакли. Профессиональные, серьезные… Не секрет, что Кону нравятся хорошие спектакли.
Тимур помолчал.
— Значит, мой спектакль недостаточно хорош?
Дегтярев поджал губы:
— Тима, я тебя понимаю, все еще очень свежо… Потрясение от провала… Давай сейчас не будем об этом, а? Может быть, через неделю, когда страсти поулягутся…
Тимур сухо усмехнулся:
— Все, кто нуждался сегодня в утешении, уже получили его — из рук медсестры со шприцем… Почему ты заранее знал, что спектакль не понравится Кону?
— Потому что он сырой и беспомощный, — мягко сказал Дегтярев. — Видишь ли, Тима… Кон не в состоянии добавить спектаклю достоинств либо недостатков. Он берет то, что уже имеется, — и тактично выделяет, подчеркивает… то, что считает нужным. Это можно сравнить с искусством фотографии — вот женщина средних лет, с помощью света и ракурса можно сделать из нее старуху, а можно — юную красавицу… При этом лицо будет одно и то же — ее лицо. Весь вопрос в том, любят ее или нет…
— Нас не полюбили, — сказал Тимур.
Дегтярев кивнул:
— Все, что ты сегодня видел, — реальные недостатки твоего спектакля, Тима. Кон никогда не лжет. Правда, в спектакле были и достоинства — но Кон не счел нужным подчеркивать их…
Дегтярев снял чайник с плиты. Заварил чай прямо в чашке; Тимур смотрел, как набухают, распрямляясь, чаинки в кипятке.
— Да, Тима. Вот, например, этот мальчик, который играл Писателя — он когда-то полностью пропустил первый курс училища. То есть он учился, но ничего не взял… Это фатально. Он элементарно не видит партнера. А эта девочка…
— Кир играл со сломанной рукой!
— А кого это волнует? Все наши боли, травмы… наше личное дело. Ты никогда прежде не слышал, что Кон жесток? Очень жесток? Как животное? Что Кон ценит только спектакль, только действие на сцене, а прочее для него — мишура?
— Я не верю, что наш спектакль плох, — медленно сказал Тимур. — Это Кон изуродовал его.
— Думай что хочешь, — Дегтярев пожал плечами. — Во всяком случае я рад, что ты не утратил мужества… Видывал я других режиссеров после провала на Коне — случались и слезы, и сопли, и попытки самоубийства…
Тимур долго смотрел на него. Потом ухмыльнулся. Покачал головой:
— Размечтался, ей-богу… Ну ты размечтался.
Горели фонари; в половине четвертого утра город походил на аквариум, из которого выплеснули воду, такой же пустой и тускло-прозрачный. На всем долгом пути Тимуру встретилось одно только подслеповатое такси у кромки тротуара. Заинтересованно подмигнуло Тимуру фарой — а он был в распахнутом пальто, в приличном, но измявшемся за ночь костюме, со съехавшим набок галстуком, с виду — вполне кандидат в пассажиры…
Тимур прошел мимо.
Способность прокручивать перед глазами когда-то виденные — или воображаемые — сцены обнаружилась у него еще в раннем детстве. В институте выяснилось, что это качество незаменимо для будущего режиссера; шагая по лужам, Тимур просматривал свой спектакль. Не таким, каким он был сегодня, — а таким, каким он должен быть; в чем ошибка, спрашивал себя Тимур, но не находил ответа.
Все огрехи и неточности, подмеченные Коном, действительно были. Но ведь было и другое! Была мысль — так, во всяком случае, Тимуру до сих пор казалось. Был оригинальный ход, было решение, был стиль…
Почему Кон не пожелал этого видеть?
Неужели Тимур и в самом деле «графоман от театра», как однажды обозвала его агрессивная начинающая критикесса?
Он остановился на перекрестке. Блестящая мокрая брусчатка показалась ему бесконечным зрительным залом, увиденным сверху, со второго яруса, а то и вовсе — с неба…
На той стороне пустынной улицы возвышался темный, спящий Кон. Перед парадным зрительским входом стояли круглые афишные тумбы — всего десять, Тимур впервые сосчитал их, когда ему было года три…
Сейчас на Коне было четырнадцать действующих спектаклей. Самому старому шел седьмой год. Самый молодой — «Комедия характеров» — жил на Коне всего четыре месяца и выдержал что-то около десятка представлений.
Тимур пересек мостовую. Остановился перед шеренгой тумб; «Десять Толстяков» — так их звали. «Что, — насмешливо говорили первокурснику, — хочешь увидеть свою афишу на одном из Десяти Толстяков?»
Тимур шел, разглядывая плакаты, виденные им уже множество раз. Сперва он воскрешал в памяти все эти драмы, комедии, трагикомедии, вспоминал в деталях и подробностях, а потом устал и стал просто разглядывать афиши.
А почему нет фотографий, вдруг подумалось ему, когда самый последний Толстяк был изучен до последней буквы. Почему, ведь перед каждым городским театром — обычным, большим и не очень, хорошим и так себе — обязательно клеят на стенды фотографии актеров, заснятые сцены из спектакля…
А ведь Кон запрещает снимать спектакли на видео. Традиционное объяснение — сценическое действо невозможно хорошо заснять, его нужно смотреть из зала. У всех, кто пытался обойти запрет, обязательно портилась камера или размагничивалась пленка…
Тимур медленно двинулся обратно — вдоль шеренги Толстяков. «Кону нравятся хорошие спектакли». Вот афиши четырнадцати хороших спектаклей…
Увидеть бы их хоть раз на нейтральной сцене, вне Кона.
Тимур остановился.
Ни один спектакль, принятый на Кон, ни разу после премьеры не игрался на обычной сцене.
Его мать побоялась выйти на обычную сцену — после головокружительного успеха на Коне…
Тимур запахнул наконец пальто. Утренний ветер пробирал до костей.
Если бы можно было отделить магию Кона от собственных достоинств спектакля… Тогда, возможно, ему удалось бы понять…
Белый циферблат над зрительским входом показывал половину пятого утра. Скоро надо будет ехать к Оле в больницу…
Телефонные будки стояли в ряд — сразу четыре. Тимур бросил жетон, набрал номер; трубку схватили сразу же, и Тимур пережил короткий приступ раскаяния.
— Тима?!
— Со мной все в порядке, — сказал он как мог мягко. — Ма, скажи… Ты видела дегтяревскую «Комедию характеров» перед премьерой, еще до Кона?
— Тимка…
— Прости, ма.
Пауза.
— Да. Видела.
— Это действительно было так здорово? Без помощи Кона?
Пауза.
— Тима, где ты? Иди домой. Пожалуйста. Ира звонила… Человек десять звонили, все хотели тебе сказать, какой ты хороший, какой ты…
— Скажи, мама, спектакль Дегтярева… Мне казалось, я его видел раньше.
— Тима, иди домой. Прошу тебя… Я тебе все расскажу, когда ты вернешься…
— Я скоро приду. Пока, мам.
— Тима, пожалу…
Он аккуратно повесил трубку на рычаг. Сунул руки глубоко в карманы пальто; втянув голову в плечи, обогнул угол и остановился перед служебным входом.
Дверь была по-прежнему закрыта. Тимур потрогал ручку; потянул, зная заранее, что попытка обречена.
Поднял голову. Посмотрел на ряды темных окон.
Медленно, будто гуляя, обогнул еще один угол и оказался на заднем дворе театра. Отсюда монтировщики грузили декорации…
Широкие железные ворота были тоже закрыты. Зато приоткрытой оказалась форточка на втором этаже. На окне без решетки.
Тимур снял пальто. Повесил на сучок маленького облезлого дерева; подумал и снял пиджак. Сумку оставил рядом. Ни о чем не думалось, но хорошо и спокойно было от ощущения, что наконец-то можно действовать. Добиваться цели, а не анализировать поражение.
Было очень холодно. Тимур вскарабкался сперва на дерево, оттуда — на крышу стоящего рядом гаража, оттуда — на карниз второго этажа. Больше всего он боялся, что форточка захлопнется у него перед носом. Это было бы вполне в духе Кона — но Кон либо спал, либо недооценивал Тимура, либо просто любопытствовал: и что же дальше?
Форточка была узкая, но Тимур был тощий и не очень большой. Дрозд — тот не влез бы. А Тимур, хоть и ободрал немного бока и порвал рубашку, но пробрался без особых трудностей, оставил грязные отпечатки ботинок на белом подоконнике, спрыгнул на пол.