Полное собрание стихотворений - Фет Афанасий Афанасьевич. Страница 41
1855
«В темноте, на треножнике ярком…»
В темноте, на треножнике ярком
Мать варила черешни вдали…
Мы с тобой отворили калитку
И по темной аллее пошли.
Шли мы розно. Прохлада ночная
Широко между нами плыла.
Я боялся, чтоб в помысле смелом
Ты меня упрекнуть не могла.
Как-то странно мы оба молчали
И странней сторонилися прочь…
Говорила за нас и дышала
Нам в лицо благовонная ночь.
1856
Ивы и березы
Березы севера мне милы, —
Их грустный, опущенный вид,
Как речь безмолвная могилы,
Горячку сердца холодит.
Но ива, длинными листами
Упав на лоно ясных вод,
Дружней с мучительными снами
И дольше в памяти живет.
Лия таинственные слезы
По рощам и лугам родным,
Про горе шепчутся березы
Лишь с ветром севера одним.
Всю землю, грустно-сиротлива,
Считая родиной скорбей,
Плакучая склоняет ива
Везде концы своих ветвей.
1843, 1856
У камина
Тускнеют угли. В полумраке
Прозрачный вьется огонек.
Так плещет на багряном маке
Крылом лазурным мотылек.
Видений пестрых вереница
Влечет, усталый теша взгляд,
И неразгаданные лица
Из пепла серого глядят.
Встает ласкательно и дружно
Былое счастье и печаль,
И лжет душа, что ей не нужно
Всего, чего глубоко жаль.
1856
Сестра
Милой меня называл он вчера —
В зеркале точно себя я не вижу?!
Боже, зачем хороша так сестра,
Что перед ней я себя ненавижу!
Голос его, прерываясь, дрожал;
Даже в сердцах я его проводила, —
Образ сестры предо мною стоял…
Так я всю ночь по аллее ходила.
В спальню вошла я; она уж спала.
Месяц ей кудри осыпал лучами.
Я не могла устоять — подошла
И, наклоняясь, к ней прильнула устами.
Как хороша, как светла и добра!
Нет, и сравненьем ее не обижу!
Милой меня называл он вчера —
В зеркале точно себя я не вижу?!
1857
Горное ущелье
За лесом лес и за горами горы,
За темными лилово-голубые,
И если долго к ним приникнут взоры,
За бледным рядом выступят другие.
Здесь темный дуб и ясень изумрудный,
А там лазури тающая нежность…
Как будто из действительности чудной
Уносишься в волшебную безбрежность.
И в дальний блеск душа лететь готова,
Не трепетом, а радостью объята,
Как будто это чувство ей не ново,
А сладостно уж грезилось когда-то.
Октябрь 1856
Музе («Надолго ли опять мой угол посетила…»)
Надолго ли опять мой угол посетила,
Заставила еще томиться и любить?
Кого на этот раз собою воплотила?
Чьей речью ласковой сумела подкупить?
Дай руку. Сядь. Зажги свой факел вдохновенный.
Пой, добрая. В тиши признаю голос твой
И стану, трепетный, коленопреклоненный,
Запоминать стихи, пропетые тобой.
Как сладко, позабыв житейское волненье,
От чистых помыслов пылать и потухать,
Могучее твое учуя дуновенье,
И вечно девственным словам твоим внимать.
Пошли, небесная, ночам моим бессонным
Еще блаженных снов и славы и любви,
И нежным именем, едва произнесенным,
Мой труд задумчивый опять благослови.
1857
Рыбка
Тепло на солнышке. Весна
Берет свои права;
В реке местами глубь ясна,
На дне видна трава.
Чиста холодная струя,
Слежу за поплавком, —
Шалунья рыбка, вижу я,
Играет с червяком.
Голубоватая спина,
Сама как серебро,
Глаза — бурмитских два зерна,
Багряное перо.
Идет, не дрогнет под водой,
Пора — червяк во рту!
Увы, блестящей полосой
Юркнула в темноту.
Но вот опять лукавый глаз
Сверкнул невдалеке.
Постой, авось на этот раз
Повиснешь на крючке!
1858
«Был чудный майский день в Москве…»
Был чудный майский день в Москве;
Кресты церквей сверкали,
Вились касатки под окном
И звонко щебетали.
Я под окном сидел, влюблен,
Душой и юн и болен.
Как пчелы, звуки вдалеке
Жужжали с колоколен.
Вдруг звуки стройно, как орган,
Запели в отдаленьи;
Невольно дрогнула душа
При этом стройном пеньи.
И шел и рос поющий хор, —
И непонятной силой
В душе сливался лик небес
С безмолвною могилой.
И шел и рос поющий хор, —
И черною грядою
Тянулся набожно народ
С открытой головою.
И миновал поющий хор,
Его я минул взором,
И гробик розовый прошел
За громогласным хором.
Струился теплый ветерок,
Покровы колыхая,
И мне казалось, что душа
Парила молодая.
Весенний блеск, весенний шум,
Молитвы стройной звуки —
Всё тихим веяло крылом
Над грустию разлуки.
За гробом шла, шатаясь, мать.
Надгробное рыданье! —
Но мне казалось, что легко
И самое страданье.