Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович. Страница 23
И глянь в окно: какая там погода, Туманна ли округа иль светла? Метет ли снег до края небосвода Иль катятся дождинки вдоль стекла?
И если в этот час не бьет тревога, Вдали обвалом сакли не снесло, Не торопись и дьяволом с порога Не прыгай, милый, в горское седло.
Не торопись, как деды завещали, И всякий раз, с обычаем в ладу, До каменной околицы вначале Веди коня лихого в поводу.
Как часто мы, куда-то путь направив, Брать скакунов не любим под уздцы И, шпорами бока им окровавив, Летим быстрей, чем царские гонцы.
У нас рубахи выцвели от соли И капли пота льются на виски. Позабываем спешиться мы в поле, Остановиться около реки.
Ценить не научились мы поныне Высоких слов и запросто порой, Что произносят тихо на вершине, Выкрикиваем громко под горой.
Нам осадить коней бы по старинке Перед аулом, мудрыми слывя, Чтоб разузнать, в нем свадьба иль поминки, А мы влетаем голову сломя.
Герои оклеветанные пали Не на дуэлях в наши времена, Чьи в запоздалой, но святой печали Воскрешены бесстрашно имена.
Не выносите спешных приговоров, Не присуждайте наскоро наград, Чтоб не краснеть, чтоб избежать укоров, Когда в пути оглянетесь назад.
И мужество должно владеть собою! Кто тороплив, кто ветреней молвы, Тот без коня вернется с поля боя Или верхом без глупой головы.
Я не зову к покою или спячке, Я сам люблю дыхание грозы, Но жизнь есть жизнь, а не бега, не скачки, И в жизни добывают не призы.
Учи, поэт, суровые уроки И не бери без боя города, Чтоб наскоро написанные строки Не рвать потом, сгорая от стыда.
Ты сел в седло, веселый иль угрюмый, Не торопись, уму не прекословь, На полпути, остановись, подумай, И оглянись, и путь продолжи вновь!
*
С годами изменяемся немало. Вот на меня три женщины глядят. «Ты лучше был», – одна из них сказала. Я с ней встречался десять лет назад.
Касаясь гор заснеженного края, Вдали пылает огненный закат. «Ты все такой же», – говорит вторая, Забытая пять лет тому назад.
А третья, рук не размыкая милых, Мне жарко шепчет, трепета полна: «Ты хуже был… Скажи, что не любил их…» Каким я был, не ведает она.
*
Пришла пора задуть огни селеньям. Спокойной ночи, люди! Надо спать. И, в дом сойдя по каменным ступеням, Гашу я лампу и ложусь в кровать.
Но почему глаза мои открыты И нет покоя мыслям в голове? Раскалены их поздние орбиты, Как жар на неостывшей головне.
И вижу, сдавшись времени на милость, Оставшийся с былым наедине: Я не один в себе, как раньше мнилось, Два человека ужились во мне.
В дали туманной годы как планеты, И, верный их загадочной судьбе, Раздвоенного времени приметы Я чувствую мучительно в себе.
Когда и где попутать смог лукавый, Но кажется, два сердца мне даны: Одно в груди постукивает с правой, Горит другое с левой стороны.
А на плечах, как будто две вершины, Две головы ношу я с давних пор. Воинственен их спор не без причины, И не поможет здесь парламентер.
И сам с собой дерусь я на дуэли, И прошлое темнеет, словно лес. И не могу понять еще доселе, Когда я Пушкин, а когда Дантес.
И слезы лью, и веселюсь, пируя, Кричу, едва губами шевеля. И сам себя победно в плен беру я, Как белый император Шамиля.
У славы и бесславия во власти Летели годы, месяцы и дни, И, выкормив, держали на запястье Голубку и стервятника они.
Ничто в минувшем не переиначить, Я сам себе защитник и судья. О ты, моя комедия, что плачешь? Смеешься что, трагедия моя?
*
Шумел что ни день я, мальчишка крикливый, Мой свист отзывался в ушах у земли. За это хлестал меня жгучей крапивой Старик поседелый – Муртаазали.
Базар ли был полон торгового гула Иль пьяного под руки двое вели, К вершинам тропой уходил из аула Старик поседелый – Муртаазали.
Воздав тишине благородную почесть, На скальном холме от зари до зари Сидел он в раздумий, сосредоточась, Старик поседелый – Муртаазали.
Мир как стадион обезумел футбольный, Вопит и свистит он, куда бы ни шли. Восстань, тишины опекун добровольный, Старик поседелый – Муртаазали.
Чтоб время спокойствием жизнь окропило, Ты утихомириться всем повели. Пусть будет, как стыд, твоя жгуча крапива, Старик поседелый –Муртаазали.
Слова наделяя судьбою насечки, Поведай, как молча в туманной дали Взирают вершины на шумные речки, Старик поседелый – Муртаазали.
*
Вьется снег, как белый прах, Севером подуло. Ты не мерзнешь ли в горах, Ты не мерзнешь ли в горах, Ласточка аула?
Туча снежная к плечу Моему прильнула. На коне я прискачу, Снова в бурку залучу Ласточку аула.
Пожелал я, парень гор, Чтоб зима минула, Холодам наперекор Я везу в груди костер Ласточке аула.
Станет дождиком метель, Речкой, полной гула. Жура-жура-журавель, Зазвенит в горах апрель, Ласточка аула.
МАМА
По-русски «мама», по-грузински «нана», А по-аварски – ласково «баба». Из тысяч слов земли и океана У этого – особая судьба.
Став первым словом в год наш колыбельный, Оно порой входило в дымный круг И на устах солдата в час смертельный Последним зовом становилось вдруг.
На это слово не ложатся тени, И в тишине, наверно, потому Слова другие, преклонив колени, Желают исповедаться ему.
Родник, услугу оказав кувшину, Лепечет это слово оттого, Что вспоминает горную вершину – Она прослыла матерью его.
И молния прорежет тучу снова, И я услышу, за дождем следя, Как, впитываясь в землю, это слово Вызванивают капельки дождя.
Тайком вздохну, о чем-нибудь горюя, И, скрыв слезу при ясном свете дня: «Не беспокойся, – маме говорю я, – Все хорошо, родная, у меня».
Тревожится за сына постоянно, Святой любви великая раба. По-русски «мама», по-грузински «нана» И по-аварски – ласково «баба».
*
Взглянув на круг гончарный в глине, Советчики, умерьте прыть. Где ставить ручку на кувшине, Не надо мастера учить.
Мы стихотворцы, не начхозы, Нас ждет успех иль неуспех, Но не планируются слезы, И не планируется смех.
Оценку дню, что поднял веки, Давать заране мудрено. Что скажет мне о человеке Рукопожатие одно?
Хоть жил с годами стремя в стремя, Я, слыша их призывный рог, Понять родившее нас время Не до конца порою мог.
И рвал стихи свои, бывало, И думал: «Честь не проворонь!» И просветленье наступало От строчек, брошенных в огонь.
Хотел бы жизни всей постичь я Загадочный и грозный ход, Души паденье и величье И помыслов круговорот.
И тихое, как зов больного, И громкое, как буйность рек, Горами вверенное слово Я на сердца веду в избег.
Что мне дороже в этом чине, Чем знак доверья, может быть? Где ставить ручку на кувшине, Не надо мастера учить.
ПОГОВОРИМ О БУРНЫХ ДНЯХ КАВКАЗА
Ираклию Андроникову
Вернее дружбы нету талисмана, Ты слово дал приехать на Кавказ. Я ждал тебя в долине Дагестана, Когда еще апрель бурлил у нас.
Но вот письмо доставила мне почта, И, прочитав твое посланье, я Узнал разочарованно про то, что В степные ты отправился края.
Всегда хранивший верность уговорам, Я в мыслях стал поступок твой судить. Вздыхая, думал с грустью и укором: «Так Лермонтов не мог бы поступить!»
Снега венчают горную округу, Полдневный жар переполняет грудь. Я отпускаю грех тебе, как другу, И говорю: «Приехать не забудь!»
На черных бурках мы под сенью вяза, Присев бок о бок с облаком седым, Поговорим о бурных днях Кавказа, О подвигах с тобой поговорим.
Покой и мир царят в любом ауле, И дух былой мятежности угас. Отчаянных, как некогда, под пули Поэтов не ссылают на Кавказ.
Исполненные чести секунданты Остались жить в преданиях отцов. И ныне оскорбленные таланты Не требуют к барьеру подлецов.