Вавилон - Фигули Маргита. Страница 113

— О господин, ты мудр, велик и могуч, тебе лучше знать, как надо поступить.

— Я пытаюсь постичь самую суть происходящего, и злу противопоставить добро. Я убежден, что поражение персов благо для всех, и я все делаю ради этого, иной заботы у меня нет. Я создал армию вопреки воле чуть не всей Вавилонии и знаю, что у меня много недругов. Но мне они не страшны, пока ты, чистая, ясная, рядом со мной. На будущее мне нужны только армия и твоя любовь. И пусть меня окружают ненависть и злоба, все-таки я счастливейший из смертных и сейчас желаю только одного — насладиться счастьем.

— Твоя отвага удивительна, как могущество богов, — прошептала Нанаи, — ты всесилен, как сами боги, Набусардар.

— Мир еще услышит обо мне, любимая, и тогда прозреют и слепые.

Она приникла к нему, чувствуя себя в безопасности под защитой его рук.

— Не будем больше, говорить о войне! Я хочу покоя, безмятежного покоя. Хочу быть с. тобой, моя радость. Ты исполнила самое сокровенное мое желание, и. я готов исполнить все твои желания. Говори, Набусардар ни к одному не останется глух. Хочешь драгоценностей, нарядов, дворцов, прислужников, тысячи рабов?

— У меня нет таких желаний, господин, — скромно ответила Нанаи.

— Стало быть, есть другие?

— Есть одно, однако мастеру Гедеке оно кажется неисполнимым.

— Разве на свете есть невыполнимые желания? — изумился Набусардар.

— Быть может, тебе это покажется смешным и тщеславным, но Нанаи хотелось бы…

— Говори смело, моя желанная.

— … хотелось бы иметь свой уголок во дворце, —где хранилась бы глина и инструменты и куда никто, кроме нее, не смел бы входить..

— О-о-о, возлюбленнейшая, — Набусардар обнял ее за плечи, — одно твое слово — и я весь дворец превращу в такой уголок, храни в нем глину и инструменты, все, что душе угодно, никто, кроме тебя, не посмеет туда войти.

— Благодарю, благодарю от всего сердца. Мне достаточно и маленькой комнатки. — Нанаи опустила ресницы.

— Смею ли я знать, что ты задумала, любовь моя? Нанаи несмело качала головой.

— Но разве я не говорил тебе минуту назад, что отныне мы с тобой — одно? Тебе нечего таиться передо мною. Ты хочешь, чтоб я не доверял и подозревал тебя?

— Моя тайна не должна пугать тебя. Но чтобы ты был спокоен, я открою ее тебе.

Нанаи глубоко вздохнула и, взяв его за руку, подвела к краю террасы. Оттуда открывался вид на долину Евфрата. Сев на перила, Нанаи показала ему заросшую травой аллею, тянувшуюся по противоположной стороне реки, Деревья, под сенью которых дремала тишина.

— Там, — начала она, — там я видела недавно молодую мать, она кормила ребенка. Он положил ручонку ей на грудь и улыбался. Мне очень захотелось вылепить скульптуру матери с улыбающимся младенцем на руках.

Но для этого мне нужен отдельный уголок: Гедека не позволил бы мне заняться этим. Он требует, чтобы в работе я шла последовательно, придерживаясь его указаний, а мне, о мой повелитель, так хочется вылепить скульптуру матери с улыбающимся младенцем. Позволь мне, господин, позволь мне сделать это! Наше прежнее искусство холодно, мертво, неподвижно, а я думаю передать в глине и камне обаяние и мягкость людей красивых и добрых, они должны быть такими, как твои греческие статуи. О, я мечтаю об этой работе.

Набусардар был растроган до глубины души. Его могучая армия, неприятель, стоящий у рубежей государства, — все куда-то отодвинулось, растворилось в дымке, он видел одну лишь Нанаи с ее чистой мечтой.

Порывисто опустившись перед Нанаи на колени, он стал целовать кончики пальцев ее правой ноги, чего не делал еще ни одной женщине. Так выражал он Нанаи свою благодарность за то, что она мечтала о материнстве. Телкиза не родила ему никого. Пусть же Нанаи подарит ему сыновей, а с ними продолжение жизни.

Обхватив ее ноги, закрытые длинными юбками, он с жаром воскликнул:

— Ты сама станешь матерью, и младенец будет улыбаться у тебя на коленях.

Она поняла не сразу, постепенно слова доходили до ее сознания: «Ты сама станешь матерью, и младенец будет улыбаться у тебя на коленях».

— Ты будешь матерью моих детей, и они будут улыбаться, сидя у тебя на коленях. Они будут красивы, как греческие боги, и добры, как люди. Они будут похожи на нас, бесценная.

И он снова обнял Нанаи, целуя ее одежды. Покорный силе чувства, он осыпал ее ласками, а она шептала в упоении:

— Ненаглядный, прекрасный, любимый мой.

Владыка борсиппского дворца погрузился в блаженный сон, он грезил о счастье, а всесильное коварство таилось в засаде, и Эсагила злобно и ревниво подстерегала любовь Набусардара, подстерегала — потому что близились празднества богини Иштар, и Храмовый Город должен был выполнить перед Сибар-Сином свои обязательства, касавшиеся дочери Гамадана.

За несколько дней до торжеств отцу Нанаи объявили приговор. Мардук жаждал его смерти, но если Гамадан согласен отдать Нанаи в жрицы храма Иштар, то бог дарует ему жизнь.

Гамадан наотрез отказался купить себе жизнь столь дорогой ценой.

Не сдержавшись, он заметил:

— Непостоянен Мардук в своих желаниях. Перед вынесением приговора вы твердили, будто он желает моей крови. А теперь небесный благодетель вдруг передумал и вместо крови старца требует тела дочери.

За столь дерзкие слова Гамадана снова бросили в темницу, и теперь его ждал суд за богохульство.

Однако не мысль о расплате с Сибар-Сином тревожила верховного жреца, омрачая канун торжеств. Его лишили покоя опасения за судьбу Сан-Урри, посланного на север — до сих пор от него не было вестей. Поэтому даже открывавшийся с террасы его особняка вид на шумные улицы и сады, где готовилось щедрое пиршество, пиршество любви, не тешил его.

Исме-Адад не слышал ни звуков песен, ни гомона пестрой толпы горожан с венками на голове — ничто не могло дать ему забвения. Он не обрел спокойствия, даже когда, покинув террасу, в сопровождении жрецов отправился на моления в святилище Иштар. Ему казалось, что таких унылых празднеств еще не бывало.

Перед храмом Иштар его ждала толпа, люди принесли сюда цветы, благовонные мази в золотых ларцах, душистые масла в изящных амфорах, драгоценные вазы, роскошные чаши, наполненные хмельными напитками, богатые вышивки и дорогие ткани, драгоценные украшения и произведения искусства. Отягощенные дарами, они с нетерпением ждут, когда им позволят принести жертву на алтарь богини. Здесь так высоко ценят любовь, что иные готовы пожертвовать все свое достояние, лишь бы снискать благосклонность своей избранницы.

Сибар-Син, расхаживая по нарядным, украшенным гирляндами улочкам, приглядывается к девушкам, которые безропотно приняли выпавший на их долю жребий и готовы принести жертву очищения.

У одних на лицах страх, у других — вожделение, у третьих — сияющая улыбка. Выстроившись друг за дружкой, стоят они в ожидании тех, кто возьмет их в обмен на горсть золота, которое девушки принесут потом на алтарь богини. Поодаль, на специально отведенном месте, — колесницы и паланкины дочерей знатных вельмож, лица их закрыты кисеей.

Сибар-Син уже обошел все близлежащие улочки, но не обнаружил дочери Гамадана.

Наконец он пробрался к самому входу в святилище, где перед огромной золотой статуей богини Иштар извивались в танце гибкие тела жриц, прикрытые лишь тонкой кисеей. Жрицы плясали и пели, славя великую богиню.

Святилище заполнили сановники, знатные вельможи. Исме-Адад отслужил молебствие и вместе с другими жрецами Эсагилы принес Иштар первую жертву. Внимание мужчин было приковано к извивающимся телам жриц, окутанных прозрачной кисеей. Но Сибар-Сина не увлекло даже это зрелище. Он заглядывал в лица девушек, все еще надеясь отыскать среди них дочь Гамадана, но так и не нашел ее. Тогда он направился в боковой придел, куда, завершив ритуал, должен был проследовать верховный жрец.

Обряд подходил к концу, жрицы уже прекратили пляску, и в храм хлынули толпы с жертвенными дарами; Благословив паству, верховный жрец удалился, сопровождаемый высшими священнослужителями. Но стоило ему войти в боковой придел, как перед ним возникла фигура юноши, богато одетого. Сибар-Син низко поклонился. Исме-Адад лишь слегка наклонил голову и хотел было пройти мимо, но юноша преградил ему дорогу: