Вавилон - Фигули Маргита. Страница 8

Он думал об армии царя Валтасара и сравнивал ее с военной мощью персидского царя Кира. Прикидывал в уме, сколько воинов может выставить Персия и сколько Халдейское царство. Он был погружен в расчеты, но, не имея при себе глиняной дощечки и резца, все время сбивался: не успев прикинуть численность одной армии, забывал число воинов в другой.

Тогда он вытащил меч и острым концом стал чертить цифры на дне колесницы. Число вавилонских воинов оказалось столь велико, что подобной армии не могло выставить ни одно из соседних государств.

В итоге Набусардар убежденно произнес:

— Нет, Кир, ты падешь. Ты разобьешь свои крылья о стены Вавилона, как безрассудный орел разбивает крылья об ассирийские скалы. Не забывай, все имеет свое начало и конец.

Подошвой сандалии он стер написанные на дне кузова цифры, чтобы они не попали в руки врага, если на него вдруг нападут персидские шпионы.

В ту же минуту он почувствовал страшный голод, от которого у него свело желудок. Ведь с той поры, как он выехал за ворота столицы, у него крохи не было во рту. Позабыв обо всем, он целый день лихорадочно гонялся за лазутчиками неприятеля.

У него были с собой еда и питье с кухни дома командования армии. Но в полдень, собираясь поесть, он сперва бросил кусок своему псу, вертевшемуся у его ног. В последнее время этот пес был его единственным другом. Его верность Набусардар ставил людям в пример.

Он бросил ему лепешку со словами:

— Ты вернейший из верных, а поскольку и я принадлежу к тем, кто не раз нарушал обет верности, то, следовательно, за тобой право насытиться первым.

Изголодавшийся пес накинулся на еду и мигом проглотил ее.

Затем полководец отлил собаке немного питья в пустой кожаный мех, которым по пути черпают воду в колодцах.

Пес уткнул в него морду и принялся так жадно лакать, что Набусардар не мог отвести от него глаз. Наконец он вылизал все до капли, вытащил голову из меха и благодарно взглянул на хозяина. Но внезапно заскулил, тело его пронизало дрожью, и он рухнул на песок.

— Отравился! — в ужасе вскричал Набусардар.

Стоило ему первым отведать еды и питья, и он беспомощно рухнул бы здесь в ожидании смерти. Кто хотел его гибели? Конечно, Эсагила, которая боится войны и надеется избежать ее, убрав верховного военачальника царских войск! О его поездке не знал никто, кроме Сан-Урри, помощника верховного военачальника. Как раз этой ночью тот посетил верховного жреца Исме-Адада. Не жрецам ли Эсагилы он обязан этой едой и питьем, с помощью которых она спроваживает негодные ей души в царство теней, в страну без возврата? Выходит, Сан-Урри состоит в сговоре с жрецами, надо быть начеку!

По возвращении в Вавилон он тотчас втихомолку все расследует. Собрав улики, он обвинит его перед царем, а слово царя — закон и для Эсагилы. Валтасар объявил ей тайную войну, и этот случай еще больше распалит его ненависть. Он отомстит Сан-Урри за измену, закует его в тяжелые оковы и заточит в темнице монаршего дворца, где тот никогда уже не увидит солнца, заживо погребенный в гнилостной вони.

Изменник заслужил такую кару.

Он погладил пса по голове и засыпал его песком.

Тяжко было расставаться с ним, сердце Набусардара наполнилось горечью, словно он хоронил близкого человека. Набусардар решил, что велит поставить на этом месте камень и высечь на нем изображение собаки и надпись: «Вернейший из верных». Пускай этот камень стоит тут во веки веков и напоминает человеку о том, что позволил собаке превзойти себя в преданности.

Он простился с последним из. живых, кто в могущественном Халдейском царстве не был способен на измену, вскочил в колесницу и погнал лошадей. Предельно усталый, он домчал до прохладной Оливковой рощи, где опять почувствовал мучительный голод.

На другом краю рощи пастухи играли на лютнях.

Едва он собрался подойти к пастухам, как на холме, прямо перед ним, точно белое облачко, появилось стадо овец, и с ними девушка, тоже вся в белом.

С ее появлением пастухи заиграли громче и веселее. Двое из них перебирали струны лютни, а один выводил мелодию на свирели — протяжно и задумчиво. Свирель пела о любви. Любви безнадежной, мучительной, безответной.

Девушка, прикрыв глаза от солнца рукой, смотрела на музыкантов. Она слушала молча, окруженная своими овцами.

Кончив играть, пастухи поклонились, словно благодаря ее за внимание.

Музыка уже смолкла, но девушка продолжала все так же пристально смотреть на них из-под руки. Однако стоило глянуть ей в лицо, чтобы понять, что, хотя взор ее был устремлен на пастухов, мысли блуждали далеко отсюда. В этот миг она шла по улицам Вавилона и искала того, кто овладел ее чувствами. Мысленно она останавливалась перед воротами прекрасных, величественных зданий и ждала, когда выйдет он и бросит на нее хотя бы мимолетный взгляд. К лицу ее прихлынула кровь, так как в этот момент он вышел и, глядя в ее большие синие глаза, с поклоном приближался к ней.

Залившись румянцем, словно русло реки водой, она стояла и готовилась встретить его улыбкой.

Она думала о Набусардаре, о котором грезит не только она, но все девушки по берегам Евфрата и Тигра. Они гадают при лунном свете и молятся Иштар, чтобы та приворожила его, чтобы он заметил их девичью красу. Кто знает, как поступят великие боги — ведь трудно удовлетворить всех. Пусть боги решают. как им угодно, только бы Набусардар. ее повелитель, выбрал ее.

Ее, прекрасную Нанаи, дочь Гамадана.

Поэтому она и мечтает о Вавилоне. Поэтому по ночам, когда высоко в небе сверкают звезды, уста ее шевелятся во мраке. Они взволнованно шепчут название великого города.

Нанаи глубоко вздохнула, опустила руку и поняла, что пастухи ждут ее благодарности. Она кивнула головой и улыбнулась.

От группы юношей отделился статный мужчина, персидский купец, восторженно глядя на дочь Гамадана.

В облике его было что-то от святого, однако взгляд у него был исполнен страсти и внутренней силы. Звали его Устига.

Она затрепетала, потому что его взгляд уже не впервые останавливался на ней.

С пастухами сидел и двоюродный брат Нанаи Сурма. Он не раз говорил ей, что персидский купец втайне питает к ней нежные чувства. Они часто пели и играли для нее, но одну песню всегда исполняли по просьбе чужеземца.

И на этот раз, когда Устига поднялся, заглядевшись на Нанаи, Сурма дал знак остальным и, перебирая струны, запел ту самую любовную песню:

— «Твоими глазами смотрят сами боги, так пусть же твой взгляд упадет на меня, словно взор милостивых богов, услышавших мою мольбу.

Твоими устами шепчет сама небесная Иштар. Так подай же мне знак, о чудо доброты, что ты снизошла к моим мольбам, чтобы в первый день весны я мог с надеждой ждать твоей любви.

В тебе сокрыты сладостные источники жизни, позволь же, сладчайшая, вместе с богами пригубить от них, иначе я погибну от неутоленной жажды, тщетно отыскивая по твоим следам дорогу к тебе».

Нанаи слушала Cypму и повторяла про себя слова песни. Но в мечтах была далеко — с верховным военачальником царских войск, а не с персидским купцом. Она не могла думать больше ни о ком и потому вслед за овцами стала спускаться по склону к лугу перед Оливковой рощей. Она нарочно направилась сюда, чтобы укрыться от взглядов певцов.

Когда Набусардар увидел ее, он все еще думал об отравленной собаке. Заметив, что белоснежная фигурка девушки в окружении белых овец приближается к нему, он отвлекся от своих мрачных мыслей.

Подняв брошенный на дно колесницы пояс, он надел его и сунул за пояс кинжал. Приладил кованые наколенники, поправил шлем и ремень, поддерживающий меч. После этого, соскочил с колесницы и стал ждать, когда девушка подойдет поближе.

Нанаи остановилась и. снова заслонившись ладонью от солнца, стала разглядывать воина.

Издали ему не удавалось рассмотреть ее черты, но само ее появление на этом пастбище представлялось ему либо чудом, либо новым коварным ходом врагов, так как он отказывался верить своим глазам: солнце играло на бронзово-черных волосах Нанаи, то отливавших медью, то отсвечивавших багрянцем заката, менявших оттенки словно по волшебству. Распущенные по плечам, они напоминали ему и змей, и кристально-прозрачные ручейки, сбегающие весной со склонов.