- Вознесенский Андрей Андреевич. Страница 12

как авоська, битком.

А деревня столицу

кормит пищей умов,

интеллектуалистов

просвещает Белов.

Исчезает деленье —

кто писал, кто косил.

Город кормит деревню,

как родителей сын.

С трактористом с Арбата

я сижу у костра.

Инженеры обратно

пополняют крестьян.

Говорю неуверенно:

«Как, земляк?»

«Город — корни деревни, —

отвечает. — Верняк!»

Как тоскуют другие

по полям и лесам,

у него ностальгия

по арбатским дворам.

Как тоскует колхозник

по березам в Москве,

две ампирных колонны

ему снятся во сне.

Чую переселенье

человечьих широт.

Может, новый Есенин

в этом сломе взойдет?..

Прощай, города детство!

Мы уходим под сень

городов деревенских,

городских деревень.

~~~

Где они полюбили,

не береза бела —

скорлупой облупились

два ампирных ствола.

Той колонны известка,

чувство первое то

белоснежней березки

забелило пальто.

Ты спиной прислонялась.

В черном драпе была.

На лопатках остались —

как два белых крыла.

Где-то бродишь по свету?

Путь твой плох и хорош.

Только крылышки эти

все с себя не сотрешь.

Мыслящий промышленник

Мой портрет сегодня —

мыслящий промышленник.

У него боксерская скуловая мышца.

Его зубы крепки от строганины.

Он в речах не терпит

абстракционизма.

Ветер вырывает папки из-под мышек.

Мыслите,

мыслите честно, без ботвы!

Есть борьба тяжелая

мыслящей промышленности

с легкою промышленностью болтовни.

Он сейчас мозгует, нынешний промышленник,

чтоб в Париже газу русскому синеть,

в Орше, в Перемышле

чтобы не прошмыгивала

мимо покупателей естественная снедь.

Мыслите о тайне синевы рублевской

и не забывайте, грезя о фиалках,

почему колготки семирублевые

стоят ровно столько же,

сколько кофеварка?

Мыслящий промышленник схож с Роденом.

Он завод колготок ставит на поток,

чтобы золотая линия одела

сто сорок миллионов ждущих ног.

Некая блюстительница ухмыльнется колко,

но и ей зимою без них нельзя.

Нравственней гораздо завод колготок,

чем о бабской доле

абстрактная слеза!

Сделайте, сделайте, сделайте хоть что-нибудь!

Как ни манит в странствия Посейдон.

Нравственность абсурдна без экономики

тем, кто в коммуналках

ютится по сей день.

Сделайте, сделайте, сделайте хоть что-нибудь,

защитите реку и птичий крик!

Записал он реку на магнитофоне

и ночами слушает «мыслящий тростник».

Когда утром ловит он «на мормышку»

или курит с северною одышкой —

красный с белым свитер горит широко,

как узор нарышкинского барокко…

Но не так все просто под оболочкою.

В автокатастрофе потеряв жену,

он теперь пытается одевать по-блоковски —

как жену — страну…

Обожаю Волгу возле Камышина.

Реки — мысль природы, не прервите мысль,

ход непостижимой пока промышленности,

производящей загадку — жизнь…

Рад, что повстречал вас,

мыслящий промышленник.

Вы и отдыхаете под стать трудам.

Вы сейчас несетесь на водных лыжах,

словно пахарь, реющий по водам.

Водяные

Р. Щедрину

Мы — животные!

Твое имя людское сотру.

Лыжи водные

распрямляют нас на ветру.

Чтоб свобода нас распрямила

на лету —

словно рвешь лошадиную силу

на Аничковом мосту.

Одиночество —

вся надежда на позвоночники.

Не сорваться бы.

Мы — животные цивилизации.

А змеиному телу подруги,

приподнявшейся на руке,

мы, наверное, кажемся плугом,

накренившимся вдалеке.

Берег. Женщина-невеличка.

Счастье — вот оно!

И в боксерских перчатках спички —

мы — животные.

Тренированные на водных,

на земных,

мы осваиваемся свободно

на воздушных и на иных.

Человекообразные суки

нас облают в этой связи,

человекообразные духи

нам прокладывают стези.

Голова на усах фекальных

выплывает из глубины.

Что же держит нас вертикально?

Тяга женщины и страны,

где, каким-то чудом сохранны,

запрокинутые назад,

ухватясь за свои телеграммы,

покосившись, столбы летят.

И когда душа моя по небу

взмоет вовремя —

что ей в это мгновенье вспомнится?

Лыжи вольные!

Зомби забвенья

Я проснулся от взгляда. Это было у Лобни.

За окошком стояла зомби.

И какая-то потусторонняя сила

внутрь форточку отворила.

Моя зомби забвенья, ты стояла в ознобе,

по колено в прощенье,

по колено в сугробе,

потеряв одну туфлю,

сжав другую, как бомбу,—

моя зомби,

программу забывшая зомби!

Забинтованный палец с проступившей зеленкой

теребил кончик елочки,

как приспущенный зонтик.

Взгляд ее был отдельным.

Он стоял с нею рядом,

заползал в сновиденье.

Все меж мною и садом

было недоуменно-вопрошающим взглядом

уголовного взлома и душевного слома,

смилуйся,

распрограммируйся, зомби!

Я открыл ей окошко. Вся дрожит, но не входит.

Урезонить паломниц

в мое хобби не входит.

Я захлопнул окошко.

Я крикнул ей в злобе:

«Разблокируйся, зомби!»

Ты живешь как под кайфом,

машинальная зомби,

спишь, встаешь, пробегаешь метро катакомбы,

в толпах зомби,

уткнувшихся в «Сына и Домби»,

учишь курсы на тумбе —

скорее диплом бы! —

смилуйся, распрограммируйся, зомби!

Я твой мастер. Брось фронду. Утри свои сопли.

Кто замкнул твое ухо серьгою, как пломбой?

«Разблокируйся, зомби!»

Я был хамом, не более.

Но какая-то потусторонняя воля

меня бросила в черное снежное поле…

Мы летели с тобой по Тамбовам и Обнинскам,

зомби оба,

и ночами во сне ты кричала не маму:

«Я забыла программу, я забыла программу!..»

И внизу повторяла городов панорама:

«Я забыла программу, я забыла программу…»

И несущая нас непонятная сила

повторяла:

«Забыла, я что-то забыла…» —

по дорогам земным, и небесным, и неким —

мы забыли программу, внушенную небом.

Смилуйся, распрограммируйся, зомби!

Смилуйся, распрограммируйся, поле!

Распрограммируйся, серое солнце,

в мир, что задумывался любовью.

Смилуйся, распрограммируйся, Время,

чем ты была, если я разумею, жизнь,

позабывшая код заповедный,

зомби забвенья.

Распрограммируйся, туфля-подснежник!

Смилуйся, распрограммируйся, поезд!

Жизнью обертывается позднее

эта и мне непонятная повесть.

Амба. Меня ты назавтра убила.

Но не о том я молю с горизонта:

это тебя не освободило?

Милая! Распрограммируйся, зомби!

В тополях

Эти встречи второпях,

этот шепот торопливый,

этот ветер в тополях —

хлопья спальни тополиной!

Торопитесь опоздать

на последний рейс набитый.

Торопитесь обожать!

Торопитесь, торопитесь!

Торопитесь опоздать

к точным глупостям науки,

торопитесь опознать

эти речи, эти руки.

Торопитесь опоздать,

пока живы — опоздайте.

Торопитесь дать под зад

неотложным вашим датам…

Господи, дай опоздать

к ежедневному набору,

ко всему, чья ипостась

не является тобою!..

Эти шавки в воротах.

Фары вспыхнувшим рапидом.

У шофера — второй парк.

Ты успела? Торопитесь…

Римский пляж

По пляжу пиджачно-серый

идет отставной сенатор.

За ним сестра милосердия носит дезодоратор.