Цветы зла - Бодлер Шарль. Страница 6
АЛЬБАТРОС
Нередко, для забав, стараются матросы,
Когда скользить корабль над бездной вод глухих,
Поймать могучего морского альбатроса,
Парящего вокруг сопутников своих.
Но только те его на доски опустили —
Смутится царь небес, неловкий и хромой,
И крылья белые, раскрытые бессильно,
По палубе влечет, как весла, за собой.
Воздушный путник тот, как он нелеп и жалок!
Красавец бывший стал уродлив и смешон!
Кто дразнит трубкою его, а кто вразвалку
Идет, изобразив, как крыльев он лишен.
Поэт, походишь ты на князя туч свободных,
Знакомого с грозой, презревшего стрелков;
Изгнаннику с небес, средь окриков народных,
Гигантские крыла помеха для шагов.
ВОСПАРЕНИЕ
Над зеленью долин, над синими морями,
Горами, рощами и слоем облаков,
За гранью древних солнц и вечных их кругов,
За недоступными надзвездными краями,
Мой дух, ты движешься с проворностью пловца
Могучего, чья грудь лобзаньям влаги рада,
И с несказанною, спокойною отрадой
Отважно бороздишь ты пропасти Творца.
Подальше улетай от вредных испарений.
Очиститься спеши в лазури золотой
И пей, как девственный напиток неземной,
Огонь, наполнивший небесные селенья.
Сквозь скуку, и тоску, и сумрак горьких бед,
Отягощающих теченье дней туманных,
Блажен, кто силою полетов неустанных
Уносится к полям, где вечный мир и свет.
Чьи мысли по утрам, учась у птиц небесных,
В свободную лазурь взлетают взмахом крыл.
— Кто духом воспарил над жизнью и открыл
Смысл языка цветов и тварей бессловесных.
СООТВЕТСТВИЯ
Природа храм, и в нем есть ряд живых колонн;
Из них порой слова невнятные исходят;
В том храме человек в лесу символов бродит,
И на него их взор привычный устремлен.
Как эха долгие друг другу отвечают,
Сливаясь вдалеке в один и тот же глас,
Безбрежный, как лазурь, окутавшая нас,
Так запахи, цвета и звуки совпадают.
Одни есть запахи невиннее детей,
Как флейты нежные, зеленые как поле.
— В других нам слышен тлен, но всех они властней
И беспредельною мечтой плывут на воле,
Как амбра, фимиам, и мускус, и алой,
Поющие страстей и духа пыл живой.
«Mне память дорога эпох тех обнаженных…»
Mне память дорога эпох тех обнаженных,
Когда Феб золотил кумиры воплощенных
Богов, и были дни людей, на зов весны,
Без лжи и без забот любви посвящены.
Лазурь приветливым лучом на них горела;
Здоровием дыша, цвело святое тело.
Цибела, щедрая обилием плодов,
Не тяготилася числом своих сынов,
Волчица добрая, всю тварь под небесами
Кормить готовая набухшими сосцами.
Мужчина, красотой и силой светлый, мог
Гордиться девами, в чьем сердце он был бог —
Плоды немятые, не знавшие ненастья,
Чья кожа гладкая звала укусы страсти!
А в наши дни Поэт, поверивший в мечты,
Порой свидетелем случайной наготы
Мужчин и женщин став, клянет обман бесплодный,
Стыдится и стоит с угрюмостью холодной
Пред этим зрелищем, безмолвен и суров!
Чудовищная плоть, накинь скорей покров!
Нелепые тела, гнуснее, чем личины!
Худые, жирные иль дряблые мужчины,
Кого Бог выгоды, безжалостно глухой,
Навек запеленал железной пеленой!
И женщины, увы, бледнее свеч церковных,
Принявшие разврат взамен утех любовных,
И девы — дочери печальных матерей,
Обезображенных плодливостью своей!
Есть, правда, и у нас, на склоне жизни старой,
Народам древности неведомые чары.
Огнем сердечных язв изъедены чела,
И прелесть томная на лица нам легла.
Но скудные дары Муз наших запоздалых
Не помешают нам, сынам веков усталых,
Всегда несть юности невольный наш привет —
Священной юности, в расцвете первых лет,
С глазами ясными, прозрачными как воды,
Разлившей на весь мир сочувственной природы,
Как светлая лазурь, как птицы и цветы,
Звон песен, аромат и сладость теплоты.
МАЯКИ
О Рубенс, лени сад, струя реки забвенья,
Плоть свежая, любви чужая навсегда,
Но где играет жизнь могучая, в движеньи
Безостановочном, как воздух и вода.
Да Винчи, зеркало, в котором тонут взоры,
Где лики ангелов, с улыбкою немой,
Исполненною тайн, сияют средь убора
Лесов и ледников, закрывших край святой.
Рембрандт, немолчная и скорбная больница,
С большим распятием, висящим на стене,
Где слезная мольба средь мерзости струится
И зимний луч стрелой сверкает вдруг во тьме.
Микель-Анджело, луг заклятый, где Герои
Встречаются с Христом, где сумрачно встают
Слепые призраки вечернею порою
И саван пальцами искривленными рвут.
Бесстыдство, грубый гнев и страсть изобразивший,
Нашедший красоту на дне людских низин,
О сердце гордое, художник, желчь таивший,
Пюжэ, преступников печальный властелин!
Ватто, тот карнавал, где много знаменитых
Сердец, как бабочки, порхают и горят;
Где средь ночных садов, цепями люстр увитых,
Безумно кружится веселый маскарад.
Ты, Гойя, жуткий сон, страна тобой воспетых
Ведьм, варящих слепых зародышей в котлах,
Старух у зеркала и девушек раздетых,
Но, бесам на соблазн, оставшихся в чулках.
Делакруа, в тени всегда зеленых елей
Немое озеро, куда издалека
Дурные ангелы бесшумно прилетели
И где нам слышится песнь вольного стрелка.
Все те проклятия, хуления и стоны,
Восторги, крики, вздох, молебны, плач скорбей —
Звук, эхом тысячи ущелий возрожденный,
И для людских сердец божественный елей.
То клик, повторенный от века часовыми,
Приказ властительных и громких голосов,
Маяк, пылающий над башнями ночными,
Призыв охотников, забредших в глубь лесов.
Воистину, Господь, вернейшего залога
Достоинства души Тебе не можем дать,
Чем этот вечный стон, из нашего острога
К бессмертным берегам идущий умирать.