Днем и ночью хорошая погода (сборник) - Саган Франсуаза. Страница 8

Корнелиус: Да нет же, нет, дорогая Адель! Коли он так дорог моей сестре, я не стану стрелять в него.

Адель: Ах, как камень с души!

Корнелиус: Вам следовало бы испытать другие чувства! Вы должны бы, наоборот, быть уязвлены тем, что я приношу супружескую ревность в жертву братской любви. (Пауза. Он перебирает карты.) Слышите? Что это? Лошадь? Две? Три? Похоже, баден-баденской волчице не удалось сегодня закусить?

Дверь открывается. Ганс Альберт и Анаэ входят, поддерживая Фридриха, который находится в полуобморочном состоянии.

Анаэ: О боже, братец! Корнелиус, помогите нам. Осторожно! Этот юноша – мой друг, он очень дорог мне, уверяю вас. Здравствуйте, дорогая Адель! Положим его сюда.

Фридриха укладывают на диван.

Корнелиус (склонившись над ним): Он! Это он!

Анаэ: Он? Да кто же? Этот человек только что чуть не погиб за меня, Корнил… Корнелиус!

Корнелиус: Ах, да не называйте меня Корнилом! Ни при каких обстоятельствах! Не называйте меня Корнилом! Мне не восемь лет, да и вам тоже!

Анаэ: Да, правда, простите. Представьте себе, милый братец, этот юноша хочет на мне жениться. А ведь он очень богат! Он хорошего рода, благочестив и так далее и тому подобное, кроме того, он хорош собой, когда не такой бледный… Ох! Ганс Альберт, дайте-ка сюда греффа!

Ганс-Альберт достает из шкафа можжевеловку и дает выпить Фридриху. Тот содрогается и заходится кашлем.

Вот! Так-то лучше!

Фридрих (открывая глаза): Где я?

Анаэ: В безопасности! Среди своих!

Фридрих: Среди своих? Да? (Замечает Корнелиуса, вскрикивает и снова падает без чувств.)

Анаэ (с удивлением): Можно подумать, что на него так действует ваш вид, Корнелиус, или ваш, Адель?

Корнелиус: Нет, она тут ни при чем, впрочем, и я тоже. Этому юноше нечего опасаться. Я его НЕ ЗНАЮ. (Наклоняется к Фридриху и орет тому в самое ухо.) Я НИКОГДА ЕГО НЕ ВИДЕЛ!

Фридрих моргает.

Анаэ: Рог вам в бок, а кто говорит, что вы его знаете? Ладно, сядем, и я расскажу вам, что произошло. Поехали мы, значит, и долго гонялись за волчицей безо всякого толку, несмотря на Фридриха, который скакал как сумасшедший. Никогда такого не видела: взад-вперед, взад-вперед, и все галопом! Мы уже собрались возвращаться и были совсем близко от дома, у Лебяжьего пруда, в безопасности, как нам казалось. Мы спешились, Ганс Альберт стал поить лошадей, а мы с Фридрихом принялись… Что с вами, Адель, вы простыли?

Адель: Вовсе нет. Меня знобит от усталости.

Анаэ: Итак, он стал говорить мне о своих чувствах. Кстати… (Поворачивается к брату и шепчет.) Знаете, Корнелиус, вы никогда мне об этом не говорили, но это восхитительно!

Корнелиус: Что?

Анаэ: Флирт, ласки, поцелуи… Все такое…

Корнелиус: Я не говорил вам об этом, потому… потому что не мне было вам об этом говорить. Это должна…

Анаэ: Да, знаю, это должна была сделать наша матушка, но она умерла. Одним словом, мы с ним стояли, прислонившись к стволу березы…

Адель: Боже мой!

Анаэ: Милая Адель, ступайте же лягте в постель, если вам нездоровится!.. К стволу березы, как вдруг на тропинке, сверху… Подождите, я сейчас покажу вам, чтобы было понятнее… (Берет стулья и расставляет их парами по гостиной, воссоздавая сцену.) Вот! Тут – Ганс Альберт с лошадьми… (Ставит три стула.) Тут – тропинка, тут – овраг, тут – ясень и мы с Фридрихом. (Ставит [рядом с собой какой-то предмет].) И вдруг между нами и поляной – налитые кровью глаза! Кабан-одиночка! А мы прижаты к оврагу…

Корнелиус (со знанием дела): Крупный?

Анаэ: Мммм! Четверть тонны!

Фридрих, приоткрыв глаза, оборачивается к ним, садится на диване и слушает.

Ганс Альберт – по ту сторону. А у нас даже нет оружия! Кабан разъярен, может быть из-за моих рыжих волос или еще бог знает почему, опустил рыло, вздыбил холку, роет землю, переминается с ноги на ногу, пыхтит, представляете?

Фридрих закатывает глаза и снова откидывается назад.

Адель (в ужасе): Бедный мальчик! Вы же убиваете его своими жуткими описаниями!

Анаэ: Оставьте! Оставьте! С ним все будет хорошо.

Корнелиус: Ну, дальше-дальше! Что же кабан?

Анаэ: Кабан брызжет слюной, но пока только смотрит на нас. И тут этого юношу, который, сам того не зная, до сих пор стоял на коленях между мной и им, удивляет неподвижность моего взгляда и невнимание, с которым я слушаю его горячие речи, он оборачивается и видит кабана.

Адель склоняется над [Фридрихом, который] побледнел еще больше.

Корнелиус (в возбуждении): И тогда зверь бросается на вас, черт побери! Или не бросается?

Анаэ: Погодите! Погодите! Этот юноша высвобождается из моих объятий. Разумеется, он мог бы встать, топнуть ногой, повертеть в воздухе курткой, чтобы попытаться переключить внимание зверя на себя. (Двигает стулом.) Но я была совсем рядом, а значит, таким образом зверь мог убить нас обоих – просто затоптать!

Корнелиус (в возбуждении): Это точно, еще бы, да! Махать курткой в такой ситуации – это либо в овраг, либо всмятку!

Анаэ: И что, вы думаете, он делает? Он вскакивает на ноги, но тут же делает вид, что спотыкается, и ложится у моих ног, между мной и зверем.

Корнелиус: Черт побери! Это же надо! Разлегся перед зверюгой?

Анаэ: Именно. Лежит, не шелохнется, ни один мускул, ни одна ресница не дрогнет, как бы без чувств. Зверь подходит, обнюхивает его, толкает рылом, ищет, чем бы поживиться, и, разочаровавшись, разворачивается и убегает. А он все не двигается, лежит, весь как на ладони, такой уязвимый. Так проходит добрых две минуты, а?

Ганс Альберт: По крайней мере одна добрая минута – это точно.

Анаэ: Затем он поднимается, и мы уезжаем. Однако чувствительность и воображение этого юного рыцаря столь же пылки, как и его душа. Когда на обратном пути я рассказала ему, в каком состоянии оказался наш бедный покойный братец, после того как вот эта тварь выпустила ему кишки… (Показывает на висящую на стене кабанью голову.)

Корнелиус: Не эта, а вон та, сестрица!

Анаэ: Нет, эта.

Корнелиус: Да говорю вам, та…

Анаэ: А я говорю вам – эта. Я круглый год живу среди этих зверей и прекрасно знаю их и их историю.

Корнелиус (посмеиваясь): Они что, сами вам их рассказывают на ночь, свои истории?

Анаэ: Какой вы глупый, Корнил! Вот вам! (С силой несколько раз ударяет его кулаком по плечу.)

Корнелиус (в бешенстве): Не называйте меня Корнилом ни при каких обстоятельствах! (Дергает ее за волосы.)

Анаэ: О боже! Что за грубиян! Говорю вам – эта! (Со всей силы лупит его по ребрам.)

Адель: Хватит! Перестаньте! Не устраивайте тут драку! (Берет руку Анаэ и соединяет ее с рукой Фридриха.)

Занавес.

Сцена 6

Та же гостиная месяц спустя. Десять часов утра, весна. Фридрих фон Комбург, бледный, в шелковом халате, полулежит в шезлонге. С победным видом входит Анаэ в охотничьих сапогах и шляпе. Выглядит она лучше прежнего. Она наклоняется к Фридриху, вернее, бросается на него.

Анаэ: Ах вот он, вот он! Мой серенький волчок, мой лисенок, мой бельчонок! Ну какой же он миленький, какой хорошенький! (Осыпает Фридриха поцелуями, но он не шелохнется.) Вы принимали утром ваши лекарства, Фридрих? А в полдень гоголь-моголь с портвейном не забудете принять, а? Если я еще не вернусь?

Фридрих: Конечно, дорогая, конечно!

Анаэ: Вам надо поправляться, мой дорогой, мой прекрасный супруг! Я уезжаю, но у меня тяжело на душе, и это все из-за вас, с тех пор как вы показали мне иные игры, иные скачки, благословленные Господом и самой Венерой! Ах! Фридрих, я стольким вам обязана! Как могла я так долго жить без мужчины – без вас! Как мне наверстать упущенное время?