Боги минувших времен: стихотворения - Кондратьев Александр Алексеевич. Страница 36
ДОМОВОЙ
Январской полночью под взмахом топора
Петух затрепетал, с насеста схвачен сонный,
И веник, кровию горячей окроплённый,
В дом дед-ведун несёт. И спешно, до утра,
Все уголки избы, сарая и двора,
Конюшни и хлевов годик окровавлённый
Обходит и метёт. И шепот потаённый
Заклятий говорит душе моей: «Пора
Владычества богов минула. Нет их боле.
Лишь ты да лесовик, да кое-кто есть в поле,
Да кое-кто в воде ещё приемлют в дар
Души загубленной петушьей сладкий пар
Иль гуся или хлеб… Навеки чьей-то волей
С народом связан ты, хотя уж слаб и стар».
ПОЛЕВИК
Я — тоже бог, и мне принадлежат поля;
Я и велик и мал бываю — как колосья
Иль злаки на лугу. Сам — чёрен, как земля;
Бледней увядших трав висят мои волосья.
Как перепел, меж нив шныряю вкривь и вкось я
И вдоль межи бегу быстрей коростеля,
Но не сломлю нигде ни одного стебля.
А встретятся хмельной Пахом или Федосья,
Что крутит колоски, — так настращаю их,
Что не найдут пути домой они с испугу.
Не порти людям хлеб и нив не мни моих!..
Я лешему сродни. Иду к нему как к другу.
Нас ночью видели бредущими по лугу
К реке, чтобы ловить русалок там нагих…
КОРОВЬЯ СМЕРТЬ
При таяньи снегов в ночь на Агафьин день
Коровой белою, рыча, бегу по сёлам
И мор скоту несу: рогатым и комолым,
Бычкам и тёлкам, всем — конец! Через плетень
Старухой, грязный хвост свой пряча под подолом,
Переберусь и в хлев незапертый, как тень
Скользнув, посею смерть. И прочь с лицом весёлым
Спешу в соседний двор. Немало деревень,
Где жизни скотские я как траву полола,
Запомнят злобою исполненный мой вид,
Следы моих больших, раздвоенных копыт,
Собак трусливый вой… Лишь лапоть с частокола,
В дегтю намоченный, меня собой страшит
И гонит прочь, когда я обегаю села…
ОГНЕННЫЙ ЗМЕЙ
Сверкнувши по небу падучею звездой,
Он в искры мелкие рассыпался над хатой,
В трубу змеёй вильнул. Заслонки и ухваты
Посыпались… Бух в пол! Вдруг огонёк свечной
Погас… Зажёгся вновь… И парень молодой,
Здоровый как бугай, чернявый и усатый,
В кунтуш затянутый малиновый богатый,
Перед Солохою, от трепета немой,
Стал неожиданно. — «Что, рада аль не рада?»
Страсть в бабе вспыхнула от огненного взгляда,
И к гостю льнёт она, зардевшись словно мак…
Тьма вновь. И слышится: «Ну, ждёт тебя награда:
Родишь ты сына мне, и будет он ведьмак».
И спрятанный в углу дрожит от страха дьяк…
ВЕДЬМА
Никто не должен знать, что ведьмой стала я,
И по ночам коров могу доить незримо,
Сорокой выпорхнуть на крышу в струйках дыма,
И рыскать по лугам, свой лик людской тая.
Кто может отгадать, что чёрная свинья
Иль сука белая, что пробегает мимо, –
Соседка по избе? Везде неутомимо
Я порчу людям скот. Задолго до жнивья
Заламываю хлеб. Заглядываю в трубы
И насылаю хворь на плачущих детей,
Коль мать не угодит. Мне бабьи слёзы любы.
Я парой тоненьких лягушечьих костей
Могу воспламенить для старца жар страстей…
Могу, при случае, заговорить и зубы…
Трясавица Акилед
Нас больше тридцати [53]. Все — матери одной.
Простоволосые, но видом не старухи,
Нагие, жадные, крылатые, как мухи.
Едва лишь узнаём, что в доме есть больной,
К нему слетаемся. Но спорить меж собой
Не станем. Первая — Невея. Губы сухи.
Целует сонного. Трепещет он, а в ухе
Его звенят слова Трясеины: «Ты мой!»
Больной дрожит, стеня, и бьётся в лихорадке.
Знобея за сестрой его дыханье пьёт.
Ласкают прочие. Помучить все мы падки,
И жертву каждая обнимет в свой черёд.
Но вздох последний, вздох, как мед пчелиный сладкий,
Пью только я одна, меньшая, — Акилед.
УПЫРЬ
Тоска на сердце. Тишь. Не спится. Ночь мутна.
Кто в нашу сторону идёт там возле моста?
Как мой покойный Ясь. Такого ж точно роста.
Походка та ж… Ужель?! Всё ближе… У окна
Остановился… Ах, он смотрит!.. И луна,
Блеснув из туч, льёт свет на белый, как берёста,
Лик страшный выходца нежданного с погоста.
И ласковая речь знакомая слышна:
«Оксана, ясочка! Я это, отвори
Мне дверь или окно, и вместе до зари
С тобой пробудем мы!» Но полная испуга,
Дрожа, свяченый мак берет его подруга
И сыплет вкруг себя. Не могут упыри
Достать догадливых из макового крута.
Чур [54] I
Забытых прадедов дубовый истукан,
Я родовой очаг не охраняю боле.
Давно уж красный кут покинув поневоле,
Я огород храню, сторожевой чурбан!..
Потомки мирные воинственных древлян
Не знают витязя, когда-то смело в поле
Их предков ведшего, Перуна властной волей,
К победам сладостным. Досель как будто пьян,
Едва лишь вспомню я пернатых стрел шипенье…
Мечей сверкание… кровь, бьющую из ран…
Чубы косматые… победный клик славян…
Меда пахучие… и твой напев, Баян!..
Теперь исчезло все. Всему удел — забвенье.
И вздох прошелестел, как ветра дуновенье.