Избранные сочинения. 1. Ошибка живых - Казаков Владимир Васильевич. Страница 1

Избранные сочинения. 1. Ошибка живых

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Последняя вспышка утра осветила бледные лица пассажиров. Поезд мчался неизвестно куда и откуда. Из Варшавы в Москву. Колеса стучали и все никак не могли обогнать туман, который был желтого цвета.

Двое пассажиров сидели напротив друг друга, один лицом глядя на Москву, другой — на Варшаву. Оба молодые люди, тот, который на Москву, был невысокого роста, чернокудряв, какая-то одна постоянная мысль была плотно сжата его тонкими, без кровинки, губами. Он молчал в такт стуку колес. Другой, тот, что к Варшаве, был, напротив, тих, молчалив и неразговорчив. Странное у него было выражение лица. Казалось, он и какой-то другой далекий мир смотрели друг другу в глаза.

Туман мчался, крича под колесами. Наконец, они решили заговорить. Один из них был одет тепло, в меховой полушубок. Другой же — другой же. Вот как они заговорили:

— Что, зябко? — спросил рассеянно тот, что.

— Да, признаться, прохладно. Я не ожидал, что окажется так. Я еще не отвык от Швейцарии.

— От Швейцарии?! Эк вас! Право!.. И что же, вы решили покинуть сию страну, или она вас покинула? А?

— Не знаю, как вам ответить. Я ведь был болен.

И он стал охотно отвечать на вопросы, которые неохотно задавали ему со всех сторон. Он представился, наконец. Сказал: «Владимир Истленьев». У второго нашлось имя: Иван Пермяков. Третий, какой-то странный, все время хотел угодить, но этого всего времени не было.

Тот, что в полушубке, вдруг стал рассказывать. Туман охнул и посинел. Вот его история: он едет. В Москве его ждут на вокзале. Кто? Федор, прокутивший все и оставшийся посредине. (Он назвал еще несколько имен и несколько несчастий). Однажды он вошел в ювелирную лавку... но прежде... но еще прежде — странная женщина шла вдоль безлюдной набережной. Пролетая мимо ее волос, мимо мостов и холодных волн, был ветер. Она шла одна, но казалось. Пермяков бросился вслед ветру и призраку... Колеса стучали, поезд все дальше отъезжал от Варшавы, но к Москве приблизился ненамного. На Пермякове был полушубок, ноги его были обуты в тяжелые сапоги, он хотел улыбнуться, но не захотел. Он так и остался с искривленными в усмешке губами.

Фамилия третьего попутчика, того, что угождал (кому? часам? времени?), была Куклин. Куклин стал лихорадочно перечислять своих детей и рассказывать. Они жили в Москве. Жена умерла, оставив грудного младенца. (Мир умер, оставив что?). Иногда он заискивающе улыбался, и улыбка морщила лицо пьяницы. Ему было лет 60—55. Нос, лиловый от холода, от пьянства и снова от холода. Он заглянул в глаза Пермякова:

— Так это же Эвелина Владимировна Алабова! Так это же... да!

— Откуда ты знаешь?! — вскричал Пермяков.

— А вот и знаю, знаю, знаю! — забормотал торжествующе, — все знаю! Ведь этот ветер — мы как раз с покойным Алхимовым из погребка поднимались, а тут — этот ветер! Ха-ха-ха!..

— Молчи! — крикнул Пермяков. Он был бледен, как смерть, секундная стрелка в ужасе бросилась прочь.

Поезд мчался, Истленьев вдруг закашлялся. Он кутался в дорожный плащ заграничного покроя, капюшон был огромный нескладный, но пассажиры-попутчики уже давно усмехнулись.

— Так что же, не вылечили? — спросил его Куклин участливо, и видно было, что смех в нем давится самим собой.

— Так что же, не вылечили? — ждали вокруг.

— Меня лечили в клинике доктора Иогансона, — сказал Истленьев, славный человек! Он был ко мне так добр!.. Уезжая... я взял болезнь с собой... Меня провожали... доктор Иогансон, его семья, пациенты...

— А вы были когда-нибудь влюблены?.. Были?! Да? Что?!. Что я говорил! Ну конечно! Ах, рассказывайте же! Же рассказывайте!..

— Право, я не знаю... это не так...

Куклин, наконец, рассмеялся, дал волю смеху, и поезд рванулся и полетел от его жуткого хохота. Но Истленьев, казалось, не замечал. И сам он казался.

Пермяков хмурился все сильнее, Москва угрожающе приближалась. Одно колесо особенно надрывно стучало. Пермяков окинул тяжелым взглядом скрюченную от холода фигуру Истленьева. Тот так и ехал весь остаток пути в этом тяжелом взгляде поверх плаща с капюшоном.

Однажды, прогуливаясь по Швейцарии, он встретил девочку-калеку, которая сидела на скамье в сквере. Он подошел. Прошло несколько «нет» и несколько «да». Молчание длилось, то возникая, то продолжаясь. Небо над ними высилось, какой-то один луч круто падал вдоль серой стены облаков. Наконец, тишина показалась невыносимой сама себе, она что-то сказала, вымолвила по-швейцарски. Но эти двое не поняли, неподвижно стояли. Девочка поднялась и медленно двинулась. Он двинулся в другую сторону следом за ней...

Куклин вытер слезы, которые еще прыгали на его щеках. Он перевел дух: «Ну и ну! Ну и на!..». Поезд мчался, ошалело гудя и дымя.

Увидя эту женщину, Пермяков увидел. Он слишком долго простоял неподвижно, он слишком долго простоял неподвижно, он. Все изменилось за это время, начиная с, и кончая з. Из погребка поднимались, пошатываясь, люди и шли, натыкаясь на воздух. Ветер без роду, без племени. Река стала стальной, сталь стала речной. Старуха-юродивая вслух молилась неизвестно кому. И этот неизвестно кто не был милостив.

Однажды, бреясь перед зеркалом, Куклин вдруг увидел себя. Он сразу же отвернулся, но зеркало упорно продолжало смотреть ему в спину. Однажды вдвоем с Алхимовым они спустились в погребок. Был поздний вечер, он затянулся, часы огибали какое-то препятствие. Оба были пьяны, обе судьбы лежали рядом. Там, за стеной, шумела река. Медленно сигналя огнями, шли баржи, волоча за собой свинцовые черные небеса. Неведомая никому женщина шла. Она казалась несуществующей — настолько все вокруг нее существовало. Тяжелые темные волосы и ресницы — вот. В погребке становилось все теснее. Двое — Алхимов и Куклин, цепляясь за железные перила, выбрались на воздух.

Пароходство в Камском бассейне возникло в начале XIX столетия. Первым пароходовладельцем был Куклин (однофамилец или однонет?), в 1817 г. построивший на Пожевском заводе (Соликамского уезда) два парохода, один в 36, а другой в 7 сил. Третий пароход его, там же построенный, ходил в 1821 г. по Каме и Волге до Рыбинска. Когда в 1843 г., с окончанием срока привилегии Бердта, сделалось свободным пароходство по всем рекам Империи, пароходное дело начало быстро развиваться. В 1846 г. образовалось Пермское пароходное общество; в следующем году компания Гакса и Тета построила для Пермской пристани пароход в 60 сил. В 1851 г. открыла свои действия Камско-Волжская компания, затем явились общества «Кавказ и Меркурий», «Самолет» и проч. и возникли постоянные пароходостроительные заводы и верфи.

Девочку-калеку звали Мадлон. Молчание выступило из-за деревьев. Истленьев подошел и остановился возле. Возле отшатнулось было в испуге, но девочка сделала знак рукой — все успокоилось. Истленьев хотел что-то сказать, но оказалось, что он уже несколько минут говорит без умолку, и девочка смотрит на него вдаль. Он остановился. Где-то далеко часы никак не могли сдвинуть ночь с места.