Сочинения - Поплавский Борис Юлианович. Страница 20
1932
«Шумел в ногах холодный гравий сада…»
Шумел в ногах холодный гравий сада,
На летней сцене паяцов играли,
Кривясь лакеи, как виденья ада
В дверях игорной залы исчезали.
Там газ горел, и шар о шар стучал
Пронзительно из голубого грота
Кричал паяц, но офицер скучал
И подведенный ангел ждал кого-то.
А над горами лето умирало,
В лиловом дыме тихо птицы пели
И подле рельс у самого вокзала
В степи костры оранжево горели.
Сиял курзал. О, сколько вечеров
Я счастья ждал на городском бульваре,
Под белой тканью солнечных шатров
С извозчиком во тьме смеялись пары.
Визжали девушки, острили офицеры
И месяц желто возникал в пыли,
Где сердце молодого Агасфера
Боролось с притяжением земли.
Кружася и себя не узнавая
Оно к девицам ластилось, как вор,
Но, грязным платьем небо задевая,
Смеялось время наглое в упор.
1932–1934
«В серый день лоснится мокрый город…»
В серый день лоснится мокрый город,
Лошади дымятся на подъеме,
Затихают наши разговоры,
Рано меркнет свет в огромном доме.
В серый день темнеет разговор.
Сердце мира полнится дождем,
Ночь души спускается на двор,
Все молчит и молится с трудом.
Ночь пришла и вспыхнул дальний газ,
А потом опять огонь погас,
Снег пошел и скоро перестал,
Новый день декабрьский настал.
1931
«Прежде за снежной пургою…»
Прежде за снежной пургою,
Там, где красное солнце молчит
Мне казалось, что жизнью другою
Я смогу незаметно прожить.
Слушать дальнего снега рожденье
Над землей, в тишине белизны
И следить за снежинок паденьем
Неподвижно сквозь воздух зимы.
Почему я склонился над миром,
Позабыл о холодных царях?
Или музыка мне изменила,
Или сердце почуяло страх?
Нет, но ангелы — вечные дети
Не поймут и не любят земли,
Я теперь самый бедный на свете
Загорелый бродяга в пыли,
Славлю лист, золотеющий в пол
Запах пота, сиянье волны,
И глубокую в сумраке боли
Радость жизни развеявшей сны,
Соглашение камня и неба,
Крепость плоти, целующей свет,
Вкус горячего, желтого хлеба,
Голос грома и бездны ответ.
1932
«Был высокий огонь облаков…»
Был высокий огонь облаков
Обращен к отраженью цветов.
Шум реки убывал под мостом.
Вечер встал за церковным крестом.
Лес в вечерней заре розовел.
Там молчало сиянье веков.
Тихо падало золото стрел
В золотую печаль родников.
Уж темнело. Над мраком реки
Чуть светились еще ледники.
Гнили листья. Ползли пауки.
Отражали огни родники.
Монастырь на высокой скале
Потухал в золотом хрустале,
А внизу в придорожном селе
Дым, рождаясь, скользил по земле.
Только выше, где холод и снег
Инок бедный, немой дровосек
У порога святых облаков
Бьет секирой в подножье веков.
Страшно в чаще. Он слаб, он устал.
Притупилась горячая сталь.
Ломит голову, сердце горит.
Кто-то в ветках ему говорит:
«Гордый инок! Оставь свой топор,
Будет тише таинственный бор.
Кто несет свой огонь в высоту,
Чтобы жить в этом новом скиту?
Возвратись, в подземелье сойди,
Бедный старец там тихо живет,
Спить в гробу с образком на груди,
Он не ждет ничего впереди.
Пусть вверху у открытых ворот
Тихо праздничный колокол бьет.
Ночь прийдет. Ты молчи без конца,
Спрятав руки в пыланье лица.
Говорить не пытайся — молчи,
Слушай кроткое пламя свечи.
Понимать не старайся — молись,
Сам железною цепью свяжись.»
Ночь сходила. Лесной великан
Замолкал с головой в облаках.
Все казалось погасшим во зле,
Завернувшись, уснул на земле.
«За рекою огонь полыхает…»
За рекою огонь полыхает,
Где-то в поле горит, не горит,
Кто-то слушает ночь и вздыхает,
Не сумевши судьбу покорить.
Кто там пасынок грустного света
Размышляет в холодном огне,
Не найдет он до утра ответа,
Лишь утихнет в беспамятном сне.
Разгорится еще на мгновенье,
Полыхнет и навыки погас —
Так и сам неживым вдохновеньем
Загоришься тревожно на час.
И опять за широкой рекою
Будут звезды гореть на весу
Точно ветка, что тронул рукою
Запоздалый прохожий в лесу;
И с нее облетело сиянье.
Все спокойно и тьма холодна.
Ветка смотрится в ночь мирозданья
В мировое молчанье без дна.