Стихотворения. Книга стихов - Ратушинская Ирина Борисовна. Страница 21
«Всё круче тропа — предстало...»
Всё круче тропа — предстало
То время, что я ждала.
И горлу воздуха мало,
Но боль высоты — светла.
Хрустит ледяная плёнка,
Вмерзающая в весну,
И сердце чёрным козлёнком
Взлетает на крутизну.
А дальше — кремнём и серой,
И всё невесомей шаг,
Но здесь высочайшей мерой
Отмерится мне душа.
И если дойду — над твердью
Увижу мосты лучей,
А нет — казни меня смертью,
Моя голубая честь!
О, сколько нас есть и было
На этом горнем пути!
Лишь эхо — школьник-зубрила
Заучит:
— Пора! Лети!
«Кому мечта по всем счетам оплатит...»
Кому мечта по всем счетам оплатит,
Кому позолотит пустой орех...
А мне скулит про бархатное платье,
Вишнёвое и пышное, как грех.
О, недоступное! Не нашей жизни!
И негде взять, и некуда надеть...
Но как мне хочется!
Резонной укоризне
Наперекор — там, в самой тесноте
Сердечных закутков — цветёт отрава
Тяжёлых складок, тёмного шитья...
Ребяческое попранное право
На красоту! Не хлеба, не жилья —
Но королевских небелёных кружев,
Витых колец, лукавых лент — ан нет!
Мой день, как ослик, взнуздан и нагружен,
А ночь пустынна, как тюремный свет.
Но я в душе — что делать! Виновата! —
Всё шью его, и тысячный стежок
Кладу в уме, застёгивая ватник
И меряя кирзовый сапожок.
«Круто сыплются звёзды...»
Круто сыплются звёзды,
и холод в небесных селеньях.
Этот месяц на взмахе — держись, не ослабя руки!
Закрываешь глаза — и за гранью усталого зренья
Конькобежец, как циркуль, размеренно чертит круги.
В черно-белой гравюре зимы исчезают оттенки,
Громыхает глаголом суровое нищенство фраз.
Пять шагов до окна и четыре от стенки до стенки,
Да нелепо моргает в железо оправленный глаз.
Монотонная хитрость допроса волочится мимо,
Молодой конвоир по-солдатски бесхитростно груб...
О, какое спокойствие — молча брести через зиму,
Даже «нет» не спуская
с обмётанных треснувших губ!
Снежный маятник стёрся: какая по счёту неделя?
Лишь темнее глаза над строкою да лоб горячей.
Через жар и озноб — я дойду, я дойду до апреля!
Я уже на дороге. И Божья рука на плече.
«А вот зима! Кому прохлады?..»
А вот зима! Кому прохлады?
Хрустит заснеженный лоток...
Не застуди зубов! Халатом
Крахмальным, святостью и мятой —
У самых губ! У самых ног!
Лови! Топчи!
Всё так нелепо,
Так запрокинуто, смеясь,
Как будто сыплют белым хлебом —
По крошке — ангелы на нас.
Всем узникам на свете хватит!
Щедрейшей пайкой — пышный слой:
Всем ребятишкам — сладкой ватой,
Всем убиенным — за оградой
Пресветлым пухом;
Мне — весной.
ПОСЛЕДНИЙ ДРАКОН
Плохо мне, плохо.
Старый я, старый.
Чешется лес, соскребает листья.
Заснёшь ненароком — опять кошмары.
Проснёшься — темень да шорох лисий.
Утро. Грибы подымают шляпы.
Бог мой драконий, большой и добрый!
Я так устал:
затекают лапы
И сердце бьётся в худые рёбра.
Да, я ещё выдыхаю пламя,
Но это трудно. И кашель душит.
В какой пустыне метёт крылами
Ангел, берущий драконьи души?
Мне кажется, просто меня забыли,
Когда считали — все ли на месте.
А я, как прежде, свистнуть не в силе,
Чтоб дохли звёзды и падал месяц.
Возьми меня, сделай такое благо!
В холодном небе жадные птицы.
Последний рыцарь давно оплакан
И не приедет со мной сразиться.
Я знаю: должен — конный ли, пеший —
Придти, убить и не взять награды...
Но я ль виноват, что рыцарей меньше
Ты сотворил, чем нашего брата?
Все полегли, а мне не хватило.
Стыдно сказать, до чего я дожил!
В последний рёв собираю силы:
За что я оставлен без боя, Боже?
«Государь-император играет в солдатики — браво!..»
Государь-император играет в солдатики — браво!
У коней по-драконьи колышется пар из ноздрей...
Как мне в сердце вкипела твоя оловянная слава,
Окаянная родина вечных моих декабрей!
Господа офицеры в каре индевеют — отменно!
А под следствием будут рыдать и валяться в ногах,
Назовут имена... Ты простишь им двойную измену,
Но замучишь их женщин
в своих негашёных снегах.
Господа нигилисты свергают святыню... недурно!
Им не нужны златые кумиры — возьмут серебром.
Ты им дашь в феврале поиграть
с избирательной урной
И за это научишь слова вырубать топором.
И сегодня, и завтра — всё то же, меняя обличья, —
Лишь бы к горлу поближе! —
и медленно пить голоса,
А потом отвалиться в своём вурдалачьем величье
Да иудино дерево молча растить по лесам.