За далью — даль - Твардовский Александр Трифонович. Страница 14
Фронт и тыл
Быть может, этот спор дорожный,
Порой почти пустопорожний,
Но жаркий — грудь на грудь, в упор —
В вагоне шел бы до сих пор,
Не встань с улыбкой осторожной
И легким вздохом мой майор.
А может, перед вспышкой новой
Он сам собою поостыл,
Всегда, везде зайти готовый
Тот спор на тему:
Фронт и тыл…
Давно война отгрохотала,
Давно в страде иной страна,
По данным выхода с гектара
В пудах и центнерах зерна
И данным — на душу — металла,
Свои убытки наверстала, —
Душа, казалось бы, полна.
Однако, — нужды нет лукавить, —
Душа, минуя давность лет,
Той горькой памяти оставить
Еще не может и — нет-нет —
В тот самый заступает след.
И неизмеренное море
Печали, тяжких мук и горя
И славы — тот душевный пыл,
Что вновь и вновь родится в споре
На эту тему: фронт и тыл.
Он возникает не по знаку
Организованных начал,
А сам собой и тоже всяко:
То днем, а то и по ночам.
В пути, в гостинице, в больнице,
На переправе затяжной,
В районе, в области, в столице,
В гостях и дома, — хоть с женой.
В бараке, клубе и сторожке,
В тайге, в степи, на целине,
«На кукурузе», «на картошке», —
Как говорят еще в стране.
На даче, на горячем пляже,
В Крыму и в заполярной тьме,
Во льдах торосистых, и даже,
Не диво, если и в тюрьме…
Но время лучшее для спора,
Когда Москва — его исток,
А устье — где-то там, не скоро,
В конце, вдали — Владивосток.
Итак, в дороге три — четыре,
А то и пять, пожалуй, дней
Шел спор о фронте и о тыле, —
Не что важней,
А где трудней.
Спор в постановке чисто русской:
Где круче в смысле всех страстей —
Обычной на душу нагрузки,
Жары,
морозов
и харчей.
Горячность пылкая без меры
Со стороны фронтовика,
Минувшей службы офицера,
Рвалася вон из пиджака.
Казалось, был он кровный, личный,
Извечный враг тыловиков,
Да и оратор был каков! —
Куда там — наш трибун столичный,
Любимец публики Сурков.
Казалось, так в разгаре спора,
Что он, случись в иную пору,
Отцу б родному не простил,
Когда бы с цехом иль конторой
Старик нестойкий убыл в тыл
И под огнем на фронте не был.
Не отступал за Днепр и Дон…
Должно быть, там с овчинку небо
Однажды сам увидел он.
И это тяжкое виденье
Он нес теперь сквозь жизнь свою,
Крутого полон озлобленья
На всех, кто не был в том бою…
Зато его противник в споре
Прощал охотно старика.
И о своей тех лет конторе
Он дал понять издалека.
На пафос тот, отчасти зверский,
Он отвечал — уму учил —
С улыбкой мягко — министерской
Больших секретарей — мужчин,
Что лишены обычной страсти
И с правом входа на доклад
Располагают большей властью,
Чем тот, при коем состоят…
Сперва с усталостью заметной
Он пояснил, что не секрет,
В наш век — век атомно-ракетный —
Былых понятий фронта нет,
Как нет былых понятий тыла.
Но с точки зренья прежних дней,
Понятно, где труднее было:
В тылу у нас — куда трудней.
Он так сказал: ходить в атаки
И умирать, коль выпал час,
Есть тот гражданский долг, что всякий
Обязан выполнить из нас.
Он к месту вспомнил утвержденья
Самих прославленных вояк,
Что нет героев от рожденья,—
Они рождаются в боях.
И возразить, казалось, нечем,
Когда вздохнул он тихо:
— Но… —
В тылу, мол, дело обеспечить
Уже не всякому дано.
И в правоте неоспоримой
Подвел черту, как говорят:
Тыл фронту, верно, брат родимый,
Но он сказал бы:
Старший брат.
Сказал — гляди, куда как метче —
И с новым вздохом повторил:
Тыл — старший брат, за все ответчик, —
И почему избрал он тыл.
Ему в годину испытаний
Крепить его велел закон.
С ним разговаривать не стали,
Когда на фронт просился он…