За далью — даль - Твардовский Александр Трифонович. Страница 6
Урал!
Невольною печалью
Я отдаю прощанью дань…
А за Уралом —
Зауралье,
А там своя, иная даль.
Две дали
Иная даль, иная зона,
И не гранит под полотном —
Глухая мякоть чернозема
И степь без края за окном.
И на ее равнине плоской —
Где малой рощицей, где врозь —
Старообрядные березки
Белеют — голые, как кость.
Идут, сквозные, негустые,
Вдоль горизонта зеленя
Да травы изжелта — седые,
Под ветром ждущие огня.
И час за часом край все шире,
Уже он день и два в окне,
Уже мы едем в той стране,
Где говорят:
— У нас, в Сибири…
Сибирь!
Не что-то там в дали,
Во мгле моей дороги длинной,
Не бог весть где, не край земли,
А край такой же серединный,
Как на Урале был Ура,
А там — Поволжье, Подмосковье,
И все, что ты уже терял
За неустанной встречной новью.
И ненасытная мечта
В пути находит неизменно:
Две дали разом — та и та —
Влекут к себе одновременно…
Стожок подщипанный сенца,
Колодец, будка путевая.
И в оба от нее конца
Уходят, землю обвивая,
Две эти дали, как одна.
И обе вдруг душе предстали.
И до краев душа полна
Теплом восторга и печали…
Опять рассвет вступил в окно —
Ему все ближе путь с востока,
А тот стожок давным — давно
Уже на западе далеко.
И словно год назад прошли
Уральской выемки откосы,
Где громоздились из земли
Пласты породы, как торосы.
И позади, вдали места,
Что там же шли в окне вагона.
И Волга с волжского моста,
И все за нею перегоны.
Столичный пригород, огни,
Что этот поезд провожали,
И те, что в этот час в тени
Или в лучах закатных дали…
С дороги — через всю страну —
Я вижу очий край смоленский
И вспомнить вновь не премину
Мой первый город деревенский.
Он славой с древности гремел,
Но для меня в ребячью пору
Названья даже не имел —
Он был один, был просто город.
И, как тогда я ни был мал,
Я не забы и не забуду
Тот запах, что в избу вступал
С отцом, приехавшим оттуда.
Как будто с поскрипом сеней,
С морозным облаком надворья,
В былинках сена из саней.
Сам город прибывал в Загорье.
Нездешний, редкий, привозной,
Тревожно — праздничный и пряный,
Тот запах жизни был иной —
Такой немыслимой и странной.
Он долго жил для нас во всем:
В гостинце каждом и покупке,
В нагольном старом полушубке,
Что побыл в городе с отцом…
Волненью давнему парнишке
Доступна полностью душа,
Как вспомню запах первой книжки
И самый вкус карандаша…
Всем, чем к земле родной привязан,
Чем каждый день и час дышу,
Я, как бы ни было, обязан
Той книжке и карандашу;
Тому ребячьему смятенью,
С каким касался их рукой
И приступал к письму и чтенью —
Науке первой городской.
И что ж такого, что с годами
Я к той поре глухим не стал
И все взыскательнее память
К началу всех моих начал!
Я счастлив тем, что я оттуда,
Из той зимы, из той избы.
И счастлив тем, что я не чудо
Особой, избранной судьбы.
Мы все — почти что поголовно —
Оттуда люди, от земли,
И дальше дела родословной
Не знаем: предки не вели,
Не беспокоились о древе,
Рождались, жили в свой черед,
Хоть род и мой — он так же древен,
Как, скажем, твой, читатель, род…
Читатель!
Друг из самых лучших,
Из всех попутчиков попутчик,
Их всех своих особо свой,
Все кряду слушать мастер дивный,
Неприхотливый, безунывный.
(Не то что слушатель иной,
Что нам встречается в натуре:
То у него сонливый вид,
То он свистит, глаза прищуря,
То сам прорваться наровит.)
Пусть ты меня уже оставил,
Загнув странички уголок,
Зевнул — хоть это против правил —
И даже пусть на некий срок
Вздремнул ты, лежа или сидя,
Устав от множества стихов,
Того не зная и не видя,
Я на тебя и не в обиде:
Я сам, по слабости, таков.