Аврора Горелика (сборник) - Аксенов Василий Павлович. Страница 18

ЛЕТИК

От вас пахнет отторгнутыми массами, Урия. (Делает жест официанту, чтобы принесли не большую, а маленькую.)

МАК-ЧЕСТНЫЙ

(поражен размерами принесенного бокала, выпивает его одним духом и тут же щелкает пальцами: еще, еще!). Эти ночи, полные подъема, такого специфического вдохновения, всегда оставляют какую-то странную, едва ли не духовную жажду.

Пока происходит этот нервный обмен фразами, жестикуляцией и взглядами, из зала в просцениум вылезают долговязый Кленси Фауст и маленький мускулистый Лоренцо Мгбеки, на одном штаны «фатиг», на другом куртка «фатиг», на одной голове шапка «фатиг», на другой ничего. Сверившись с какой-то бумажкой, входят в кафе и молча подходят к столику профессора Летик.

МАК-ЧЕСТНЫЙ

(восторженно). Ребята, как вы точны! Марта, Рози, посмотрите, как они точны, – явились минута в минуту! Вот что значит настоящий профессионализм!

ЛЕТИК

Урия, что это за неуместная театральщина? Кто это такие?

МАК-ЧЕСТНЫЙ

(обескураженно). Ну я же вам говорил еще неделю назад… (свистящим шепотом)… это ребята от Аффи Арра… ну, я их встретил у Амма Эйна… ну, вы еще сказали, чтобы я… ну вот, опять я в лужу…

ЛЕТИК

Увы, мой друг, вы погрязли в театральщине. (Вежливо новоприбывшим.) Присаживайтесь, товарищи. Кажется, мы встречались на семинарах по скользящей экономике в Аахене, не так ли? Рози, займись товарищами, пожалуйста.

Рози вынимает из портфельчика какие-то бумаги, дает новоприбывшим расписаться, вручает им конверты. Официанты подносят бокалы с пивом и закуски. Все встают с бокалами. Хором поют «Дивизию на марше».

К этому моменту в просцениуме оба официанта подвозят Горелику на колесиках несколько дымящихся блюд и бутылок вина. Действие в глубине сцены приглушается, доносится только общий «мурмур» улицы, стройки, музыки (противное мяуканье группы Spice Girls) и ресторанной террасы, на которой стол профессора Летик продолжает обрастать «нашими».

ГОРЕЛИК

Папаша, я этого всего не заказывал. Вы, наверное, ошиблись. Это, должно быть, для вон того банкета, папаша.

Ст. ОФИЦИАНТ

Во-первых, я вам не папаша. Вы откуда приехали – из Оклахомы или из Миссури?

ГОРЕЛИК

Я сейчас прямым рейсом из Иркутска. Нас всю дорогу пельменями кормили. Апофеоз патриотизма!

Ст. ОФИЦИАНТ

Это меня не касается, во-вторых. Так у нас подают «Ум-Жажаноша» с тысяча восемьсот двенадцатого года. Сейчас мне придется вас научить этикету, чтобы вы хотя бы почувствовали приближение к сеньорам Лиссабона. Этим молоточком вы разбиваете спинку вот этому крабу. Этим крючком вытаскиваете мясо из лап. Этой ложкой вычерпываете внутренности. Делаете два хороших глотка белого вина. Засим последуют ракушки. Каждую погружаете в соус. Постоянно освежайтесь красным вином. Третий акт – бобы с креветками. После них вы употребляете добрую чарку водки, кабальеро из Иркутска. Залпом, сеньор Гоурэлли! Браво, браво, вот эта ваша манера крякать после водки обличает в вас знатное происхождение.

И вот только теперь начинается кульминация вашего пира – запеченный в морских звездах благородный «Ум-Жажанош». Начинайте с хвоста. Не оставляйте без внимания поджаренные плавники. Каждую передышку заполняйте ложечкой коимбрского мороженого. По завершении рыбы вы переходите к этому горшочку с расплавленным сыром. Затем, ничтоже сумняшеся, вы допиваете все оставшееся вино и расплачиваетесь. Коллектив рассчитывает на достойные вашего происхождения чаевые.

ГОРЕЛИК

Как я допиваю оставшееся вино?

Ст. ОФИЦИАНТ

(в упоении собственным искусством). Ничтоже сумняшеся, сэр!

ГОРЕЛИК

Должен сказать, сеньор, что ваш «Ум-Жажанош» освещает всю реальность каким-то иным, пламенным, нет-нет, отнюдь не мертвенным, светом. Монстр погиб не зря, ей-ей! Пожиратель монстра преисполнен вдохновения. Он настраивается на произнесение монолога. Если, конечно, публика не возражает, сейчас начну. Если, конечно, публика не была оскорблена звуками гурманских засосов, этим интимом пожирателя и пожираемого. Не слыша криков «долой», я спускаюсь с веранды на улицу и начинаю свой монолог.

МОНОЛОГ ГОРЕЛИКА

Меня зовут Мстислав, хотя а) я никому не собираюсь мстить и б) я не очень-то стопроцентный славянин. Предпочитаю, чтобы меня называли просто Слава, тем более что она, добрая или дурная, мне явно предназначена. Слава Горелик, к вашим услугам.

Как вы, очевидно, догадались по репликам здешнего недобитого салазаровца, мне прежде всего придется коснуться происхождения. Я был рожден тридцать один год назад на набережной Крузенштерна в тогдашнем Ленинграде, который ни сном ни духом не помышлял, что когда-нибудь ему отдадут его исконное голландское имя. Квартира была большая, а семья старая, к сожалению, с глубокими марксистскими корнями.

Ну, тут, разумеется, назревает фундаментальный вопрос – не еврей ли я. Если скажешь, как есть, что столь же еврей, сколь и донской казак, часть аудитории, конечно, подумает: ну и ловкачи! Думайте, что хотите, но мой дед еврей, а бабка донская казачка. Эка невидаль! Гораздо интереснее тот факт, что и тот и другая были Горелики. Дед Натан, впоследствии Николай, Горелик дважды удостоился лауреатства Сталинской премии и тайного геройства Советского Союза. Он был всегда глубоко убежден, что при Сталине к евреям относились лучше. Моя бабка же до замужества была советской девушкой Анной Горелик, да-да, той самой дискоболкой, что позировала и Мухиной и Дейнеке как воплощение зари социализма. Такие браки – хоть и редкое, но все-таки не ненормальное явление. Даже Пушкин теоретически мог оказаться таким же отродьем, как я, потому что в семье Ганнибалов была одна девушка Пушкина.

Пора сказать несколько слов о моих родителях; большего они и не заслужили. Мой папа был выкормышем ЦК КПСС, с младых ногтей его записали в штат кремлевских спичрайтеров, он писал речи вождям и играл в бильярд на партийных дачах. Сейчас он называет себя шестидесятником. Что касается мамы, то она всю жизнь собирала «гжель». Все это рухнуло без особенного шума. Обосновались, конечно, в Нью-Джерси. Папин бильярд помогает им сейчас свести концы с концами и даже начать новую коллекцию, теперь уже веджвудского фарфора.

Дед, как сильная личность, так и не отпустил мальчика с родителями в Москву. «Я хочу, чтобы мой внук вырос настоящим европейцем, то есть на набережной Крузенштерна», – кричал он. Подозреваю, что дед всегда был скрытым троцкистом, то есть мечтал о «перманентной революции».

В принципе, мне так и не удалось до конца понять, кем он был. Даже на вопрос о возрасте мерзавец не отвечал прямо. Вместо простого ответа начинал подсчитывать стаж: где год за два, а где и за три. Бумажку, на которой велся подсчет, неизменно сжигал. Скандалил, если я пытался заглянуть через плечо. «Это не для беспартийных, не говоря уже о диссидентской сволочи!» Закончив подсчеты, он всегда вставал очень довольный, с сияющим взором. «Да-с, батеньки мои, есть чем гордиться. Жизнь прошла, но стаж впечатляюще вырос!» В этом оксюмороне, казалось, решалась для него проблема бессмертия.