Аврора Горелика (сборник) - Аксенов Василий Павлович. Страница 2

РЕПОРТЕРЫ.

Воспитанники школ престижа,

Больших амбиций молодежь,

Горбатим тут средь горной стужи

И русский слушаем скулеж.

Такие выспренные рожи!

Тут впрямь становишься Толстым,

Но репортеры скачут с грыжей

И задницу бодрят хлыстом.

(Отходят в сторону.)

Походкой светского человека, маскирующей порядочную склонность к сплетне, с тросточкой появляется Габи Нард.

НАРД.

Один стоит под гнетом коромысла,

Другой горазд в перестановке смысла,

Но смешивать два этих ремесла

Есть тьма охотников – я не из их числа.

Свет, как всегда, сквозь сплетни волочится,

А я, как истовый нравоучитель,

В любом злословье, к коему влечете,

Ищу мораль и вот живу в почете.

Как ветеран компании известной,

Я укрепляю стены вам известкой,

И вот наш дом по зимам и по веснам

Нетлен стоит и одобряет сосны.

(Отходит в сторону.)

В танце, напоминающем то вальс, то танго, на сцене появляется мадам Лиди.

ЛИДИ.

О эти женщины Бальзака,

Мы так тревожно хороши!

Мы не чураемся бальзамов,

В букетах носик наш шуршит.

Мой муж на четверть века старше,

Пенсионер и моралист.

Я вижу, он с гондолы шара

Опровергает плюрализм.

Пенсионеркой стала в сорок,

Но уши слышат каждый лист,

Процеживают слухов ворох,

В которых смысл событий слит.

(Отходит в сторону.)

Неотразимой мэрилин-монровской походкой появляется наша главная героиня Наталья Ардальоновна Светлякова, т.и.к. Какаша. Читает с грустью.

КАКАША.

Была я там, где каждый хам хамит,

Где на пол падают вонючие галоши,

Там океан, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

Волна и ветер так творят разбой,

Что паруса все вспучились на флоте,

Хрипит подсунутый к губам гобой,

А мне все помнится игра на флейте.

Прощай, мой принц, грусти иль не грусти,

Какаша я, а вовсе не Елена,

Ты побросай лишь камешки в горсти

И посмотри во глубь воды зеленой.

Быть может, там увидишь свалки битв,

И медный схлёст близ мифа, возле Трои.

Что делать мне, раз в доме нету бритв?

Бежать и спрятаться в нью-гемпширском Тироле?

(Отходит в сторону.)

И наконец, походкой отпетого московского «брателло», что пребывает в резком контрасте с неглупой физиономией, появляется наш главный герой Слава Горелик.

ГОРЕЛИК.

Мой дедушка отменных правил

Марксизму ум свой посвящал,

А внук в ответ смотался в Ревель,

Вернулся с ненавистью к ЩА.

Зверек трехглавый, хвостик гадкий,

Ползет, как тать, скулит шакал.

От ЩА ль удрали без оглядки

Стравинский, Бунин и Шагал?

Красотки все рванули в бегство,

Одна из них – моя жена.

К чужому подалася брегу,

Щавотиной обожжена.

Я стал большим капиталистом

И все ж, как зэк, люблю лапшу.

Услышу ль я твое монисто?

Умру ль иль в звоне попляшу?

Ей двадцать три, а мне уж тридцать,

Но впереди большой роман.

Три пьесы в нем, пиры, и тризны,

И разной прозы бахрома.

(Отходит в сторону.)

Вслед за тем все герои возвращаются к центру, берутся за руки и раскланиваются перед началом действа.

Действо происходит в девяностые годы завершающегося века на горнолыжном курорте в одном из северо-западных штатов США. Аккуратные тропинки в сугробах, вокруг цветущие снега. Разгар сезона, январь. По склонам иногда проскальзывают игрушечные фигурки слаломистов. Вверх по проволокам ползут кабинки. Эти картинки служат постоянным фоном действия, однако в начале спектакля мы ничего этого не видим, потому что царит раннее зимнее утро, вроде не предвещающее лыжной погоды.

Сцена представляет собой крошечную главную улочку поселка Бёрчтри-Вэлли, по-русски Березани. Посредине замерзший фонтан. Сбоку, разумеется, несколько берез в живописной асимметрии. Слева двери и окна банка «Дип Чазм», особняка Пола Фэймоса и лыжного магазина «Уорренти оф Ферст Класс энд Электрик Рипэар». Справа – двери и окна кафе «Анкл Саша», гостиницы «Фэймос Инн» и магазинчика под названием «Эврисинг ю нид энд Пламинг».

Раннее, раннее утро. Солнце только лишь заявило о своем приближении – над горой, которая замыкает нашу панораму, проявилось мутноватое свечение.

Возле фонтана – две окоченевшие фигуры фотографов. Два аппарата на триподах нацелены на особняк Пола Фэймоса. Ситуация классическая для XX века: дичь выслежена, охотники ждут, оружие на изготовку.

Несколько минут проходит в молчании, только слышно, как фотографы булькают спасительным виски.

Окно спальни на верхнем этаже бесшумно открывается. В проеме появляется фигура Алекса Мамма. Он осторожно оглядывает улицу, но явно не замечает фотографов, принимая их, очевидно, за неживые предметы. Переносит ногу через подоконник.

За его спиной из глубины комнаты появляется обнаженная Софи Фэймос, прижимается сзади к Мамму.

СОФИ

Уходишь, солнце мое ночное?

МАММ

Чао. (Переносит во внешнюю среду свою вторую ногу.)

СОФИ

Ты совсем забывает, как это бывает русски.

МАММ

Ну, адью.

СОФИ

Вот так-то лучше, солнце мое ночное.

Фотографы включают свой свет и начинают щелкать камерами. Мамм летит вниз. Выскакивает из сугроба.

МАММ

(свистящим шепотом). Мамоёбы-папарацци! Отдавайте пленки! (Пытается поймать хотя бы одного фотографа, но не тут-то было: те профессионально улепетывают.)

В разгар этой довольно нелепой погони на сцене появляется Слава Горелик. Он явно только что приехал. Но откуда? Определенно не из снежных краев. Во всей его фигуре сквозит какой-то бразильский шик: белые штаны, сандалеты, защитного цвета федора, [5] свитерок, предназначенный для тропических бризов, но отнюдь не для горных вьюг.