Художник, спускающийся по лестнице - Стоппард Том. Страница 4

Битчем. Да нет же, дело было в Цюрихе.

Доннер. Цюрих я помню… это после нашего похода. Боже мой, ну и поход был! Ты с этим своим конем, Битчем, был просто великолепен!

Битчем. Да, я тоже этого никогда не забуду! Какой был поход! Когда мы добрались до Цюриха, я износил свою обувь почти до дыр. Вошел в «Кафе Руссо», сел, закинул ногу на ногу и заказал лимонный сок с мякотью.

Доннер. «Кафе Руссо» – в Монте-Карло. Там мы очутились позже.

Битчем. В Монте-Карло было «Кафе Рюсс».

Доннер. Точно?

Битчем. Закинул ногу на ногу и заказал свежий лимонный сок.

Доннер. По-моему, ты сказал глупость.

Битчем. Разумеется. Лимонов-то у них не было! Официант рассыпался в извинениях. «Лимонов нет из-за войны», – все повторял он. «Боже мой! – вскричал я. – Неужели Швейцария тоже воюет? Неужели немцы взяли штурмом Монблан?» Дурень официант даже не улыбнулся, но мужчина за соседним столиком громко засмеялся и предложил мне стакан сквоша, сделанного из лимонной кислоты, заметив при этом: «Если бы лимонов не существовало, их следовало бы выдумать». В ту пору почему-то эта шутка казалась намного более смешной.

Доннер. Вольтер, это был Вольтер!., я имею в виду кафе, «Кафе Вольтер»!

Битчем. Странный тип.

Доннер. Кто, Вольтер?

Битчем. Нет, Ленин.

Доннер. А, Ленин! Действительно, очень странный.

Битчем. Большой либерал, судя по тому, как он обращался с лимонной кислотой, но очень странный. Эдит сразу сообразила, что это за тип. Она ему сказала: «Не знаю, что вы там затеваете, но в Швейцарии у вас из этого точно ничего не выйдет». И оказалась права.

Доннер. Эдит никогда не бывала в Швейцарии. У тебя опять память пошаливает.

Битчем. Да нет, она была там.

Доннер. Не в то время. Тогда там были Хьюго Балль, Ханс Арп, Макс, Курт, Андре… Пикабиа… Тристан Тцара… [6]

Битчем. Тристан Тцара!

Доннер. Что – «Тристан Тцара»?

Битчем. Это его ты обвинил в консервативности. Но он на самом деле был дерзок. Написал на снегу свое имя и сказал: «Так-то вот!.. Пожалуй, я назову эту картину «Альпы».

Доннер. Это сделал Марсель. Он все время обыгрывал Ленина в шахматы. Несмотря на его постоянные шуточки, в нем чувствовался подлинный талант. Однажды он сказал мне: «Художником можно стать двумя способами. Первый: делать то, что все считают искусством. Второй: заставить всех считать искусством то, что делаешь ты». Гениальные слова! Руководствуясь ими, можно добиться всего, не рискуя ничем! – не рискуя попасть под огонь критики, потому что наше искусство само устанавливает для себя правила; не рискуя стать объектом исторических параллелей, потому что у нашего искусства нет истории; не рискуя, что тебя начнут оценивать, потому что наше искусство само себе устанавливает цену. После этих слов мы не должны были больше ни перед кем отчитываться. Мы сами себя произвели в художники.

Битчем. Как, впрочем, поступали художники всех времен от Праксителя до Родена. В классицизме нет ничего божественного: просто их клуб существует дольше и в нем больше членов.

Доннер. Да, божественного гораздо больше в современном искусстве – ведь оно держится исключительно на вере. Вот почему художники стали такими же самодовольными, как попы. Ведь им больше не приходится доказывать истинность своих убеждений. Как попы, они требуют лишь, чтобы зритель поверил в то, что хлеб, вино или банка консервированного супа, которые они видят, – нечто большее, чем хлеб, вино или банка консервированного супа…

Битчем. Доннер… какая муха тебя укусила? Неделю назад ты еще был впереди планеты всей, а теперь, вы только посмотрите! Что тебе Мартелло такого наговорил?

Доннер. Какая разница? Да и откуда я знаю, правду ли он сказал или просто хотел мне отомстить? – понимаешь, я его скульптуру слегка подпортил… Он как раз над ней работал. Я не знал тогда, что у него на уме… и вот я принес ему чашку чая…

Сцена 3

Та же студия неделей раньше.

Доннер принес одну чашку чая для Мартелло и одну для себя. Мартелло прервал свою работу над изваянием в сюрреалистическом духе, изображающим женщину. Доннер одновременно с ним приостановил работу над очередным образчиком изобретенного им «съедобного искусства» – возможно, он высекает нечто резцом из глыбы соли. Мартелло взял одну из последних работ Доннера, сахарную Венеру Милосскую, и соскабливает с нее сахар в чай.

Доннер. Правильно. Положи себе сахар.

Мартелло. У меня не получается. Она слишком твердая.

Доннер. Отломи ей голову.

Мартелло. Без резца ничего не выйдет.

Доннер. Ну, тогда засунь ее головой в чашку и поболтай немного.

Мартелло следует совету.

Мартелло. Дурацкое занятие. А если я захочу посыпать сахаром кукурузные хлопья, что тогда?

Доннер. У голодающих крестьян нет кукурузных хлопьев. Господи, Мартелло, неужели ты полагаешь, что, имей они кукурузу, они стали бы делать из нее эту дурацкую жвачку для машинисток, заботящихся о своей фигуре?

Мартелло. Что за ахинею ты несешь? Какие еще голодающие крестьяне? Честно говоря, Доннер, тебя швыряет из одной крайности в другую. В целом, мне гораздо больше нравилась твоя идея с сахарными кубиками из керамики.

Доннер. Нет, я только теперь понял, как глубоко заблуждался с керамической едой. Конечно, керамический хлеб, керамический бифштекс и керамическая клубника с кремом из алебастра ставили вопрос в лоб, но я по-прежнему пытался отвертеться от ответа. Поэтому вопрос остается прежним: как оправдать существование искусства перед человеком, у которого пуст желудок? Ответ прост, как и все гениальное: нужно сделать искусство съедобным.

Мартелло. Блестяще!

Доннер. Откровение пришло ко мне, когда я… кстати, Мартелло, это ты вытираешь ванну моим полотенцем?

Мартелло. Нет. Это, наверное, Битчем.

Доннер. У него нет абсолютно никакого уважения к частной собственности.

Мартелло. Я знаю. И к тому же он повадился прятать от нас варенье. Ты знаешь, где оно?

Доннер. В банке, на которой написано «Огурцы».

Мартелло. Вот хитрый черт! Спасибо.

Доннер. А в банке, на которой написано «Оливковое масло», он прячет мед.

Мартелло. Невероятно. Похоже, он это придумал, когда вытирал ванну твоим полотенцем.

Доннер. Кстати, где он?

Мартелло. Отправился покупать сахар из собственных средств. Интересно, где он его спрячет?

Доннер. Да пускай себе прячет. Сахарный стиль – это только начало.

Мартелло. Хотя нельзя отрицать, что он вдохнул в кубизм новую жизнь.

Доннер. Только представь себе «Мыслителя», изваянного из…

Мартелло. Холодного рисового пудинга.

Доннер. Нет, из соли. Представь себе бедную деревню, которая получает месячную норму соли в виде классической скульптуры!

Мартелло. И не только классической! Твои собственные шедевры, воспроизведенные в удобной и при этом съедобной форме…

Доннер. Представь себе пиццу в виде вангоговского подсолнуха!.. представь себе, какие новые пигменты войдут благодаря этому в художническую практику – от соли до лакрицы!

Мартелло. Ты будешь подписывать авторские буханки хлеба, вылепленные из настоящего теста и обожженные в печи пекаря… ты будешь изготавливать «керамические бифштексы» из настоящего мяса! Пусть умники разглагольствуют себе: простые потребители искусства станут отныне руководствоваться в своем выборе подлинным вкусом. В будущем вкус художника…

Доннер. Ты издеваешься надо мной, Мартелло?

Мартелло. Да нет, Доннер. Пусть они подавятся искусством.

Доннер. Представь себе мою ближайшую персональную выставку, открытую для всех голодающих в мире… Знаешь, Мартелло, впервые в жизни я чувствую себя свободным от тех угрызений совести, с которыми приходится жить каждому художнику. Судя по всему, съедобное искусство – это то, чего все мы искали с самого начала.