По закону – привет почтальону - Мориц Юнна Петровна. Страница 11
* * *
Им не положены прекрасные черты,
В уме отказано, в достоинстве и чести,
Они для победителей – скоты,
Отродье адское, угроза страшной мести
За унижение, за травлю и разгром,
За всё, что им навязано изгойством,
Враньём и наглостью, пером и топором,
И войском пыточным, гестаповским геройством.
Им подлой силой навязали эту роль,
Им отказали в человечестве и в Боге,
И вот теперь, когда они – вопящий ноль,
У победителей от страха пляшут ноги,
У победителей в мозгах летает моль
И червь безумия копает там берлоги.
У победителей – содомские мечты,
Цивилизация содомского гламура,
Ещё и носит христианские кресты
На голом теле их содомская натура.
Какая месть коварней, чем возврат
Содомских стад к возлюбленным и детям,
Домой, на родину?!. Какой сравнится ад
С возмездием таким, с подарком этим?..
* * *
О нет, я не из тех, кому дороже близких
Какие-то стихи, тем более – свои!..
Они всего лишь след, оставленный в записках
Для близких и родных, для дома и семьи,
Которые – мой свет, и бездна, и спасатель,
Кириллицы моей люблёвый кислород
И небо, где живёт люблёвый мой читатель,
Поскольку на земле ему заткнули рот.
И, более того, страшны мне люди эти,
Что говорят: «Стихи рождаются, как дети,
И собственных детей они дороже»… Бред!
Быть может, их стихи с такой натугой лезут,
Что надобны щипцы и прочее железо,
И роды принимать к ним ходит Мусагет?..
Большой Секрет для маленькой,
Для маленькой такой компании,
Для скромной такой компании
Огромный такой Секрет.
* * *
Каталась песня в лодке на канале,
Где очень много плавает всего:
«Люблю я Маньку, эх, она – каналья,
Люблю ее – и больше никого!»
Была весна, листву деревья гнали —
Как спирт, – и пьяной набережной вдоль
Одни канальи шли, одни канальи,
Походкой сладкой, как морская соль.
Умом нельзя – за что он Маньку любит?
Нельзя аршином это обрести.
Ни на какой язык такие глуби,
Такую мистику нельзя перевести —
Умрут слова и станут местом общим,
Наш опыт жизни непереводим,
Но мы – канальи! – никогда не ропщем
И на других без зависти глядим.
Катайся, песня, весело скандаля,
Катайся в лодке парня моего:
«Люблю я Маньку, эх, она – каналья,
Люблю её – и больше никого!»
КРАСИВАЯ ЖИЗНЬ
В этом жестоком транспорте, где никто не уступит место
Ни старику, ни старухе, ни безногому инвалиду,
Ни беременной жизни, чья плоть вздыхает, как тесто, —
На обиженных возят воду, и глупо копить обиду.
Я пробираюсь к выходу и уплощаюсь в давке,
Мне ещё ехать и ехать, остановка моя далеко,
Но я точно отсюда вырвусь, я – не бабочка на булавке,
Я – пешком, я расправлю лапки – так весело и легко,
По воздуху путешествуя не в мимолетящем транспорте,
Где злоба так жизнерадостна и так беспощадна сила,
Которая так торопится!.. Да живите сто лет и здравствуйте,
Но я – пешком, я – по воздуху, жить я люблю красиво!..
В этой красивой жизни так легко уступаю, так весело,
Место жестокой силе и жизнерадостной злобе,
Которые так торопятся, что превратятся в месиво —
Обе!
И напоследок увидят прелесть красивой жизни,
Которая путешествует так весело и легко —
Всеми крылышками и лапками по воздушной своей отчизне,
Этой прелести остановка – далеко ещё, далеко!..
* * *
Я – умственный, конечно, инвалид,
Черты безумия во мне преобладают.
Как ни корми, душа моя болит,
Когда другие жизни голодают.
И, кружкой кофе начиная день
В мирах, где качка ритма – как в вагоне,
Я вижу мной ограбленную тень,
Чья кружка кофе греет мне ладони.
И утешает только перевод
С испанского, из дивного поэта,
Который сам – такой же идиот
И шлёт привет, с того взирая света,
И, олуху небесного царя,
Ему я кофе наливаю кружку,
И пузырём – в окне моём заря,
Опилки снега, ветер гонит стружку,
И строки начинаются на И,
Чья ткань соединительная дышит,
Как жабры архаической любви
На глубине, где нас никто не слышит.
А В ЧИЛИ, КОГДА МОЧИЛИ…
А в Чили, когда мочили,
Подвалы кровоточили,
И плыло людское мясо
Во имя – какого? – блага.
И никакая Гаага
На тему того Гулага
Тогда не точила балясы,
На свой трибунал напялив
Правозащитные рясы.
Мочильщик дожил до старости,
Его донимают хворости,
Он пребывает в сырости,
В памперсах он, в подгузниках,
В почёте, он всех прощает,
Нельзя же судить больного.
А говоря об узниках,
Которых мочили в Чили,
Думать надо правозащитно,
Что все они были здоровы,
Слишком здоровы и молоды,
И если они перемолоты
Пытками в порошок,
Виновна в этом История,
А не жалкая тварь, которая
Ныне ходит с трудом на горшок!..
Сползает огромная пена
С правозащитного молока —
Крови там по колено
И ловушка для дурака.