Творения - Хлебников Велимир. Страница 28

Начало мая 1921

137. Кавэ-кузнец

Был сумрак сер и заспан.

Меха дышали наспех,

Над грудой серой пепла

Храпели горлом хрипло.

Как бабки повивальные

Над плачущим младенцем,

Стояли кузнецы у тела полуголого,

Краснея полотенцем.

В гнездо их наковальни,

Багровое жилище,

Клещи носили пищу —

Расплавленное олово.

Свирепые, багряные

Клещи, зрачками, оловянные,

Сквозь сумрак проблистав,

Как воль других устав.

Они, как полумесяц, блестят на небеси,

Змеей из серы вынырнув удушливого чада,

Купают в красном пламени заплаканное чадо

И сквозь чертеж неясной морды

Блеснут багровыми порой очами чёрта.

Гнездо ночных движений,

Железной кровью мытое,

Из черных теней свитое,

Склонившись к углям падшим,

Как колокольчик, бьется железных пений плачем.

И те клещи свирепые

Труда заре пою.

И где, верны косым очам,

Проворных теней плети

Ложились по плечам,

Как тень багровой сети,

Где красный стан с рожденья бедных

Скрывал малиновый передник

Узором пестрого Востока,

А перезвоны молотков — у детских уст свисток, —

Жестокие клещи,

Багровые, как очи,

Ночной закал свободы и обжиг

Так обнародовали:

«Мы, Труд Первый и прочее и прочее…»

Начало мая 1921

138. Иранская песня

Как по речке по Ирану,

По его зеленым струям,

По его глубоким сваям,

Сладкой около воды,

Ходят двое чудаков

Да стреляют судаков.

Они целят рыбе в лоб,

Стой, голубушка, стоп!

Они ходят, приговаривают.

Верю, память не соврет.

Уху варят и поваривают.

«Эх, не жизнь, а жестянка!»

Ходит в небе самолет

Братвой облаку удалой.

Где же скатерть-самобранка,

Самолетова жена?

Иль случайно запоздала,

Иль в острог погружена?

Верю сказкам наперед:

Прежде сказки — станут былью,

Но когда дойдет черед,

Мое мясо станет пылью.

И когда знамена оптом

Пронесет толпа, ликуя,

Я проснуся, в землю втоптан,

Пыльным черепом тоскуя.

Или все свои права

Брошу будущему в печку?

Эй, черней, лугов трава!

Каменей навеки, речка!

Май 1921

139. "С утробой медною…"

С утробой медною

Верблюд,

Тебя ваял потомок Чингисхана.

В пустынях белых, с шелестом сухих бумаг,

Письменного стола

Колючей мысли вьюк несешь —

Кузнец случайно ли забыл дать удила? —

Туда, где звон чернильных струй,

На берега озер черниловодных,

Под деревом времен Батыя, копной его ветвей,

Нависших на глаза, на лоб писателя,

Семьей птенцов гнезда волос писателя,

Кто древней Галиле<е>

Дал грани большаков и угол.

Проносишь равенство, как вьюк,

Несешься вскачь, остановивши время

Над самой пропастью письменного стола, —

Где страшно заглянуть,

Чтоб звон чернильных струй,

Чей водопровод —

Дыхание песчаных вьюг,

Дал равенство костру

И умному огню в глазах

Холодного отца чернильных рек,

Откуда те бежали спешным стадом,

И пламени зеркальному чтеца,

Ч<ей> разум почерк напевал,

Как медную пластину — губ Шаляпина

Толпою управлявший голос.

Ты, мясо медное с сухою кожей

В узорном чучеле веселых жен,

По скатерти стола задумчивый прохожий, —

Ты тенью странной окружен.

В переселенье душ ты был,

Быть может, раньше — нож.

Теперь неси в сердцах песчаных

Из мысли нож!

Люди открытий,

Люди отплытий,

Режьте в Реште

Нити событий.

Летевший

Древний германский орел,

Утративший Ха,

Ищет его

В украинском «разве»,

В колосе ржи.

Шагай

Через пустыню Азии,

Где блещет призрак Аза,

Звоном зовет сухие рассудки.

Раньше из Ганга священную воду

В шкурах овечьих верблюды носили,

Чтоб брызнуть по водам свинцовым на Волге, реке дикарей

Этот, из меди верблюд,

Чернильные струи от Волги до Ганга

Нести обречен.

Не расплещи же,

Путник пустыни стола,

Бочонок с чернилами! [2]

5 июня 1921