Утешитель - Адамацкий Игорь. Страница 14

– Прекрасно! – будто по сигналу зашумели гости. – Какой вкус! Какая кисть! Какая палитра! А фактура! А динамика! А перспектива! А точность видения!

– Довольно! – возмутился К. М. – Если полотно не нравится, так промолчите тактично, а издеваться не позволю!

– Не бранитесь, – примирился Начтов, – в моем доме ссор не бывает. Мамочка! – громко позвал он.

Вошла молчаливая женщина в платье до шеи, вкатила трехэтажную тележку на четырех колесах, на тележке были расставлены питье и еда: на первом ярусе бутылки и посуда, на втором закуски, внизу – в судках – горячая пища. Заливное, отварное, вяленое, соленое, маринованное, фаршированное, тушеное, печеное и копченое – всего было вдоволь на тележке. При виде такого изобилия К. М. на мгновение опешил – сто лет не приходилось ему лицезреть столько даров природы, разве что в кулинарной книге пятьдесят второго года, когда он, вечно полуголодный мальчишка, рассматривал картинки.

– Ну, шеф, вы превзошли самые смелые ожидания!

– Хе-хе, – отвечал Начтов, – скудная пища рождает скудные мысли, и, напротив, обильная пища приводит к обильным и добрым мыслям. Вот почему свиньи склонны философствовать.

Он сам расставил тарелки, откупорил бутылки, наполнил бокалы.

– Итак, друзья и коллеги! – возгласил он, не уточняя, кто есть кто. – Рад вас приветствовать на собственных именинах!

– За здоровье шефа! – выкрикнул К. М. среди всеобщего гудения. – Ура!

Все выпили. Изредка гости перебрасывались короткими непонятными фразами, не имевшими, казалось, скрытого значения, только субъект с редкими волосами продолжал хранить молчание и хитро улыбался. Было очевидно по каким-то сторонним признакам, хотя бы по тому, что не говорили громко, что вечер затеян не ради застолья, и может быть, и именин никаких не было, а предстояло что-то более значительное и важное.

– Друзья! – постучал Начтов вилкой по бокалу. – Внимание, друзья. Сегодня мы с вами посвящаем нашего дорогого коллегу, – он указал вилкой на К. М., нашего уважаемого утешителя и друга в тайну нашей конторы.

– А я-то думал, вы меня в масоны принимаете! – пропел захмелевший К. М. А у вас какая-то тайна. Смешно! – Он хмельно захихикал. – Что может быть тайного в нашем мари…мате…матизированном мире? Что есть тайного в вас? Вот наша милая и добрая П. П., чьи сухарики и разговоры так бесподобны! Вся она на виду, все у нее в прошлом…

– Не касайся святого! – прогудел Начтов. – Прасковья была любовницей шести великих людей.

– Семи! – горячо возмутилась П. П.

– Не жадничай, Паша, – сказал Начтов. – Величие седьмого еще не доказано и даже не установлено.

– Это все равно, все равно! – замахал руками К. М. – Дайте досказать. Вот Марина… Ей бы хорошего мужика, непьющего-некурящего-негулящего, и все ее тайны на своих местах и явлены и при деле. Или Гоша… Где Гоша? А, вот он. В тебе, Гошик, тоже живут тайны? Ну да, понимаю, так сказать, музы, воспарения… Пардон, шеф, я вас перебил.

– Благодарю, коллега, – вежливо и торжественно произнес Начтов. – Вы высказались? Теперь выслушайте меня. Это может иметь для вас, – Начтов подцепил кусок колбасы и сунул в рот, – немаловажное значение. От того, как вы отнесетесь к сказанному, будет зависеть ваша судьба. Дальнейшая…

– Не томите! – простонал К. М. – Если вы решили ограбить банк, можете рассчитывать на меня. Если без «мокрухи». Если вы научились подделывать билеты «Спортлото»… И вообще, господа! – К. М. обвел глазами присутствующих. Можете рассчитывать на меня, господа, да, вы все и все остальные тоже! Любой авантюризм, рассеивающий скуку жизни, найдет живой отклик в моей душе, измученной серыми буднями.

– Дорогуша, – снисходительно улыбнулся Начтов, – никогда бы не подумал, что ваша фантазия столь скудна и нища в парениях. Речь о другом. А именно: мы наконец убедились, что вы – живой.

– Абсолютно живой, – подтвердил Гоша и через стол потянулся поцеловать, не дотянулся, чмокнул воздух и упал на стул.

– Еще какой живой, – подмигнула Марина.

– Самый что ни есть живенький. Свеженький, безо всякой синтетики, пропищала П. П. – И Канопус то же говорит…

– Кстати, почему я не вижу своего друга Канопуса? – строго посмотрел Начтов на П. П. и сдвинул брови.

– Он просил извинить его, – заерзала П. П., – у него срочная работа.

– Ладно, – умягчился Начтов, – продолжайте.

– Да вы что, мужики, вы серьезно? – нервно удивился К. М., испугавшись, что его тут же, в чужой квартире, начнут разбирать на части и непременно что-то перепутают под пьяную руку – либо голову не на ту сторону приладят, беспредметники, либо верхнюю и нижнюю челюсти перепутают, и тогда за столом придется быть вниз головой. – Конечно, живой я! Разве можно сомневаться? Во-первых, мне бывает больно…

– Это не аргумент, – приподнялся Гоша, – дереву тоже больно, когда ему ломают руки и железом по живому.

– Когито эрго сум! – выкрикнул К. М.

– Старо! – пренебрежительно отмахнулся Начтов. – Нынче и среднеобразованная машина мыслит.

– Я чувствую, как живое существо! – неуверенно сказал К. М., с надеждой обводя присутствующих затравленным взглядом.

– Это интересно, балда, – сказала Марина с жалостливой улыбкой. – Расскажи подробнее, что и как ты чувствовал в минувшую неделю.

– Ну… это, – замялся К. М., усиливаясь вспомнить, – это… чувствовал голод, жажду, различные позывы…

Все переглянулись и печально покачали головами.

– Я могу плакать в минуты грусти, – настаивал К. М. и понимал, что ему не верят.

– Удивил, балда, – пропела Марина и облизнулась. – Кто ж нынче не может плакать, а? Бабуся, вы умеете плакать? – спросила она П. П., и вредная старушонка ответила:

– Еще как, милочка. Стоит начать – после и не остановишься. Придумал бы, голубчик, другое доказательство живости своей.

– Товарищи-граждане! – взмолился К. М. – Как же это получается? Вот я ем пищу, и все у меня исправно работает. Значит – живой!

– Ты, старина, очереди в пивные колонки видел? – ехидно спросил Гоша. Очередь за бормотенью видел? А за водкой? Правильно. Тогда ответь: почему все пьют разное? Ага! Засуетился? Молчишь? Я отвечу: потому все пьют разное – кто сухаря, кто бормотуху из бракованной краски, а кто и водочку из обрезной доски, – потому что все настроены на разную заправку горючим. Как и полагается механизмам.

– Врете, жулики! – звонко, по-пионерски, воскликнул К. М. и сам удивился смелости в голосе и в сердце. – Я – живой как носитель самой передовой в мире идеологии! Вот вам, съели?

– И давно ты ее носишь? – сыто улыбнулся Начтов. – Не устал? Дал бы поносить мне или Гоше.

– Не хочу обносков, – сказал Гоша и ткнул вилкой в маринованную помидорину, она лопнула и повисла ошмотьями.

– Да что же получается? – продолжал возмущаться К. М. – Вы здесь обжираетесь, а в стране…

Начтов захохотал и похлопал по плечу К. М.: молодец, так всегда и отстаивай свои убеждения.

– Каков, а? – одобрила П. П. – Посмотри, как землю роет молодой сперматозоид. Огонь, а не мужик, а?

Успокоенный, К. М. налил в рюмку питья и выпил.

– Умница, а ведь с виду и не подумаешь, – продолжала П. П. – Только вот в башке у него муть какая-то. Тарабарщина, на пленку записанная. Знаете, господа, он меня замучил философией. Каждый вечер, как только стемнеет, является в гости, пьет мой чай, грызет мои сухари, острит на мой счет и разводит мутную-премутную философию. К ночи от него и от нее голова трещит.

– Да что там! – подхватил Гоша. – Вы бы посмотрели, как он себя на съемках показывает. Как бревно: ни повернуться, ни улыбнуться, ни глазами по сторонам повести не умеет. Набычится и стоит, уперши взгляд. Уж и так сорок восемь километров пленки на один его хохотальник извели. Страм, и только.

– Это еще что, – не отстала Марина, – вы бы послушали, как он по телефону утешает. – Марина передразнила голосом К. М. – Дышите глубже, успокойте мысли, подумайте о чем-нибудь приятном. У вас было что-нибудь приятное в жизни? Тьфу! – Марина сделала вид, будто плюет на пол, и плюнула. – В жизни его клиента было приятное, было, когда его или ее только что спустили с конвейера, не обтерев смазки, и он потопал в магазин. А дальше – сплошные неприятности, потому что его, голубчика, или ее, голубушку, собрали не по мировым стандартам, а как в артели в Конотопе.