Утешитель - Адамацкий Игорь. Страница 9

– А что, Прасковья Прокофьевна, – говаривал К. М. ввечеру, когда оставался дома, если погода не располагала к прогулкам, – а не попить ли нам чайку?

– И то дело, – соглашалась она, – чайник уж на столе.

И действительно, войдя в комнату старушки, он видел, что так и есть толстощекая матрешка настаивает под широкой ватной юбкой фарфоровый чайник с хорошим чаем. И сухарики были те же, со слегка угадываемой слабой горечью, перед сушкой вымоченные в травах. И серебряный поднос был тот же, но червленость на нем казалась гуще и темнее. И мрачный буфет, конечно же, был прежним, но и в нем сквозь старый лак виделась в фигурах и резнинах некая светлость.

– А что, – спрашивал К. М., – вещи-то меняются?

– Ни в коем случае, голубчик, они прежнее прежнего, это вы меняетесь.

– По каким признакам вы установили?

– Глаза ваши останавливаются на предметах, на каких вы сами их бы не остановили. Руки живут сами по себе, не находят места, как беспризорные. Походка изменилась, вы ходите по коридору несогласованно, левая и правая ноги шагают вразнобой. Вы стали чаще улыбаться. Ну и еще некоторые приметы указывают, что вы меняетесь в непривычную для вас сторону и еще не знаете, чем это обернется.

– Почему вы все это знаете наверное?

– Потому, голубчик, что я пережила свое тело и теперь живу чистым духом и, стало быть, вижу дальше и яснее.

– Вы можете предсказать мое будущее?

– Нет, голубчик, не могу предсказать, и если б могла, то не стала бы. Будущее – тот самый оборванный кусочек, какой у вас в запасе, – индивидуально, оно не имеет традиции и зависит от вас самих. Ваши рисунки судьбы – в ваших руках.

– А если этот рисунок выйдет таким неточным, неверным, таким отвратительным, что никто и смотреть на него не захочет?

– Не обессудьте, голубчик, – разводила П. П. сухими руками. – Да и кому охота смотреть на ваши рисунки? Разве что из великой любви к вам? А это тоже, знаете, проблема…

Взаимные споры доставляли им наслаждение. Логика П. П., профессионально заостренная, точная, непреклонная, ясная и одновременно витиеватая, лабиринтобезвыходная, была художественно убедительна. Со своей стороны К. М., не желавший признавать себя поверженным в споре, зорко следил за ходом диспутации и при малейшей оплошке противницы тотчас решительно устремлялся в образовавшуюся брешь. И часто попадал в ловушку.

Однажды утром – был конец мая – раздался стук в дверь и показалась причесанная голова Марины.

– Привет, чудик! К тебе можно? – Марина вошла целиком, тонкая и красивая, одетая в небесных оттенков брюки, кофточку и блузку, и все было тщательно подобрано, подготовлено, подогнано.

– Садись, – указал К. М. на свободное кресло, – на тебя работает институт красоты?

– Ты считаешь, у меня самой нет вкуса?

– Отчего же? – отвечал К. М., удивленный и визитом Марины, и особенно ее торжественным видом. – Ты не собираешься мне делать предложение?

– Разве я похожа на дуру? – рассмеялась Марина, показывая ровные белые зубы. – Ты мужик неплохой, но из тебя путного мужа не выделать. Я два раза ходила замуж и знаю, что это такое.

– Каким же должен быть муж? – без интереса спросил К. М.

– Уметь ходить на коротком поводке и не рыпаться. А в тебе сильны инстинкты свободы. Поводка не подобрать. Ты ненадежный, какой-то временный…

– Пусть так. Выкладывай, зачем пришла.

– Сегодня вечером шеф ведет нас в ресторан. Он послал меня подготовить тебя к этому радостному событию. Ты бывал в ресторане?

– Ресторан, баня, все не русские слова… Это что, надо бриться и вымыть уши?

– Да, шеф любит, чтобы за его столом сидели чистые, умытые, причесанные и со вкусом одетые гоминоиды.

– Я пас. У меня, возможно, есть вкус, но нет одежды. Мое нищенство анонимно, как братская могила. И за столом я скучный. Иди одна.

– Нет. Мне приказано привести тебя любой ценой. Убедить. Уговорить. Обольстить, если получится. Вплоть до применения насилия.

– Мой принцип, – гордо сказал К. М., – ne pas se laisser persuader. [3]

– Peau de balle! [4] Ну пожалуйста, если ты хоть каплю меня любишь.

– Ни капли тебя не люблю, – рассмеялся К. М. – Но дело не в этом. Боюсь, что и там скучно. Все люди скучны, особенно в банях и ресторанах.

– Это я скучная?

– Ты нет. А шеф?

– Чудик. Шеф – один из неразгаданнейших людей времени.

– Ерунда. Самый интересный человек – моя соседка.

– Знаю. Шеф сказал, чтоб мы и П. П. привели с собой.

– Что-о? – опешил К. М. – Так вы все, сумасшедшие, знаете друг друга? Ладно. Если П. П. согласится…

– Умница, чудик, здраво рассуждаешь. Пойдем к старухе.

Они вышли в темный длинный коридор, едва различимый в слабом рассеянном свете из далекой кухни, и постучали в дверь.

П. П. читала журнал «Наука и жизнь» и тихо смеялась.

Она сняла с носа железные очки и из-подо лба зорко оглядела Марину, перевела взгляд на К. М.

– Это ваша пассия, голубчик?

– Всего лишь коллега по утешительству, – улыбнулся К. М.

– О! – удивилась П. П. – И много в вашем замечательном коллективе таких выразительных женщин? Тогда ломаного гроша не дам за вашу нравственность.

– Всю мою нравственность, до последней щепки, я отдал своим бывшим женам, – улыбнулся К. М., – а сейчас мы пришли пригласить вас скоротать вечерок в ресторане.

– В кабаке, – поправила П. П. – Ресторанов не строят, а прежние разрушены большевиками. Есть столовые, закусочные, блинные, забегаловки, как их там еще именуют у вас? Тошниловки, вот. И вы приглашаете меня, старуху, в кабак?

– В ресторан, – сказала Марина, – в последний хороший ресторан. Там чисто, светло, играет тихая музыка.

П. П. склонила голову, посмотрела одним глазом, как курица.

– Садитесь, – указала она величественным жестом, – и вы садитесь, голубчик. Вот так… А теперь скажите, милочка, вы хоть раз в жизни бывали в настоящем ресторане? Молчите, не возражайте. Я отвечу: нет, вы не знаете, что такое настоящий ресторан. Помню, до Февральской революции на Владимирском…

– Очень хорошо, – прервала ее Марина, боясь, что П. П. нырнет в воспоминания и выловить ее оттуда удастся не скоро. – Вот и пойдемте с нами, и у вас будет случай убедиться, что один настоящий ресторан все-таки сохранился, как памятник. И вообще в жизни все как прежде, и никаким большевикам этого не переделать.

П. П. склонила голову в другую сторону и посмотрела на К. М.

– Вы тоже полагаете, что я должна идти с вами?

– Непременно, – убежденно ответил он.

– Пусть станет по-вашему, – решила П. П. – Я пойду, если вы разрешите мне надеть голубое платье и шляпу с плюмажем. И непременно надо взять извозчика. Вы можете найти «ваньку» в этом городе?

– Двух «ванек», – обрадовалась Марина, – и расплачиваться с ними будем керенками.

– Спасибо, милочка, вы меня премного обяжете. – П. П. улыбалась издевательски. – И шампанское будет? Конечно, что же это я? Какое теперь шампанское? Так, моча разбавленная. А пирожные? Господи, хоть еще немного вдохну я запаха былых веселий…

– Благодарю вас. – Марина отступала к двери, боясь, что П. П. передумает. – В шесть вечера я зайду за вами и помогу собраться. Обещаю, вы будете иметь успех.

И она имела успех.

Первый, кого она поразила, был швейцар, по одежде похожий на швейцарца. Он с такой испуганной скоростью дернул дверь, что будто она сама, тяжелая, дубовая, ометаленная в углах, распахнулась, как от дуновения ветра. П. П. прошла сквозь каких-то людей в вестибюле, бросила на руки гардеробщику легкую накидку и вступила в зал.

Марина и К. М., наслаждаясь эффектом, плыли следом за П. П., как щепки за шхуной, вплывающей в охваченный солнцем порт. Волосы П. П. были уложены непостижимым образом, так что из-под шляпы их выглядывало раз в сто больше, чем было на самой голове. Длинное платье настоящего голубого шелка струилось и переливалось, как юное пламя. Сухие руки были обтянуты кружевными перчатками до локтя. В левой руке – тонкий резной костяной веер. Даже с бюстом П. П. что-то сделалось, высокая грудь вздымалась волнением. Взоры присутствующих тотчас обратились на эту фигуру, будто сошедшую с иллюстраций Ф. Морковкина к романам И. Тургенева.