Атта Тролль - Гейне Генрих. Страница 10

Полетел судьбе навстречу,

Устремился прямо в смерть.

ГЛАВА XXIV

Там, в ущелье Ронсевальском,

И на том же самом месте,

Где племянник славный Карла

В битве отдал душу богу,-

Пал и Тролль, сражен коварством,

Как Роланд, кого преступно

Предал рыцарский Иуда,

Подлый Ганелон из Майнца.

Ах! Супружеское чувство,

Лучшее, что есть в медведе,

По совету хитрой ведьмы,

Послужило здесь приманкой.

И, ворчанью черной Муммы

Бесподобно подражая,

Ведьма выманила Тролля

Из берлоги безопасной.

На крылах любви летел он

По скалам, порой, замедлясь,

Вожделенно нюхал воздух -

Думал, где-то близко Мумма!

Ах! Там спрятался Ласкаро,

Он стоял с ружьем -- и пулей

Грянул в радостное сердце,-

Хлынул ток багряной крови,

Помотал медведь сраженный

Головой и сразу рухнул

С тяжким судорожным стоном.

"Мумма!" -- был последний вздох.

Так скончался наш герой,

Так погиб. Но для бессмертья

Он воскреснет ныне в песне

Восхищенного поэта.

Он воскреснет, величавый,

В нимбе славы непомерной

И пойдет шагать хореем

По стихам четырехстопным.

И потом ему поставят

Гордый памятник в Валгалле,

И на памятнике будет

Надпись в лапидарном стиле:

"Тролль. Медведь тенденциозный,

Пылок, нравственен и смирен,-

Развращенный духом века,

Был пещерным санкюлотом.

Плохо танцевал, но доблесть

Гордо нес в груди косматой.

Иногда зело вонял он,-

Не талант, зато характер".

ГЛАВА XXV

Тридцать три седых старухи

В ярко-красных капюшонах,

В праздничном уборе басков,

У околицы стояли.

И одна, как встарь Дебора,

Била в бубен и плясала,

Славя песнею и пляской

Победителя Ласкаро.

Четверо мужчин с триумфом

Мертвого несли медведя:

Он сидел в широком кресле,

Как ревматик на курорте.

За покойным, как родные,

Шли Урака и Ласкаро.

Ведьма, явно чуть конфузясь,

Отвечала на поклоны.

А когда кортеж достигнул

Ратуши, с надгробной речью

Выступил помощник мэра

И сказал об очень многом:

Например, о росте флота,

О проблеме свекловицы,

О печати и о гидре

Нетерпимости партийной.

Описав весьма подробно

Ряд заслуг Луи-Фклиппа,

Обратился он к медведю

И к бесстрашному Ласкаро.

"Ты, Ласкаро,--так воскликнул

Наш оратор, отирая

Пот со лба трехцветным шарфом,

Ты, Ласкаро, ты, Ласкаро,

Ты, сразивший Атта Тролля,

Бич испанцев и французов,

Ты -- герой обеих наций,

Пиренейский Лафайет!"

Получив официально

Аттестацию героя,

В тихой радости Ласкаро

Покраснел и улыбнулся.

И потом весьма бессвязно,

Как-то странно заикаясь,

Пробурчал он благодарность

За оказанную честь.

С тайным страхом все глядели

На неслыханное диво,

И в смятенье бормотали

Изумленные старухи:

"Как, Ласкаро улыбнулся!

Как, Ласкаро покраснел!

Как, заговорил Ласкаро,

Этот мертвый сын колдуньи!"

А медведя ободрали,

С молотка пустили шкуру;

За нее скорняк какой-то

Отсчитал пять сотен франков,

Превосходно обработал,

Красным бархатом подбил

И немедленно кому-то

Продал за двойную цену.

И затем, Джульеттой куплен

Из четвертых рук в Париже,

Пред ее постелью в спальне

Лег медвежий мех ковром.

Часто голыми ногами

Я в ночи стоял на бренной

Оболочке Атта Тролля,

На его земной одежде.

И, глубокой грусти полный,

Строки Шиллера читал я:

"Чтобы стать бессмертным в песне,

Надо в жизни умереть".

ГЛАВА XXVI

Ну, а Мумма? Ах, ведь Мумма -

Женщина. И вероломство

Имя ей. Ах, женский пол,

Как фарфор китайский, ломок!

Разлученная судьбою

С благородным, славным мужем,

Не погибла от печали,

Не сошла с ума от горя,-

Нет, напротив, продолжала

Жить в веселье, в вечных танцах

И в погоне за успехом

Перед публикой ломаться.

Наконец в Париже Мумма

Обрела в Jardin des plantes

Положение, и место,

И пожизненную ренту.

И когда в воскресный полдень

Я пошел туда с Джульеттой

Показать ей все причуды

Чуждой фауны и флоры:

Дромадера и жирафа,

Баобаб и кедр ливанский,

Золотых фазанов, зебру;

И когда, болтая нежно,

Мы остановились с нею

Пред обширным рвом -- сезонной

Резиденцией медведей, -

Боже, что мы увидали!

Исполин медведь, отшельник

Из Сибири, белоснежный,

Там с медведицею черной

Предавался пылким играм.

То была -- о, небо! -- Мумма,

Да, супруга Атта Тролля.

Я узнал ее по блеску

Влажных и влюбленных глаз.

Ах, она, красотка Мумма,

Юга черное созданье,

Вдруг сошлась с каким-то скифом,

С варваром пустынь полярных.

Близ меня стоявший негр

Мне сказал, сверкнув зубами:

"Есть ли зрелище прекрасней,

Чем утехи двух влюбленных?"

Я ответил: "С кем, простите,

Честь имею говорить?"

Он воскликнул удивленно:

"Как? Меня вы не узнали?

Я ведь мавр, у Фрейлиграта

В барабанщики попавший.

В те года жилось мне плохо,

Был я одинок средь немцев.

Но теперь я сторож в парке,

Предо мною все растенья

Тропиков моих любезных,

Предо мною львы и тигры.

И гораздо здесь приятней,

Чем на ярмарках немецких,

Где за скверный харч гоняют

Ежедневно барабанить.

Мне тепло в ее объятьях,

Как в отечестве любезном.

Ножки дорогой супруги

Мне слонов напоминают,

А ее французский щебет -

Черный мой родной язык.

Брань ее напоминает,

Как трещал мой барабан,

Обрамленный черепами

И пугавший льва и кобру.

При луне плутовка плачет

Наподобье крокодила,

Что прохладой ночи дышит,

Глядя ввысь из волн прогретых.

И она отлично кормит.

Что ни даст, я пожираю,

Как на Нигере, с могучим

Африканским аппетитом.

Вот я и животик круглый

Нагулял. Из-под рубашки

Он глядит, как черный месяц

Из-за легкой белой тучки".

ГЛАВА XXVII

Августу Варнхагену фон Энзе

"Где, маэстро Лодовико,

Вы набрали эти сказки?" -

Так с улыбкою воскликнул

Старый кардинал фон Эсте,

О неистовствах Роланда

Прочитав у Ариосто,

Преподнесшего поэму

В дар его преосвященству.

Да, Варнхаген, старый друг,

На твоих устах играет

Та же тонкая улыбка

И слова почти что те же.

То смеешься ты, читая,

То, с улыбкой тихой грусти,

Весь овеян смутно прошлым,

Морщишь свой высокий лоб.

Не звенят ли в этой песне

Грезы майских полнолуний,

Что с Брентано и Шамиссо

Да с Фуке сдружили нас?

Или звон Лесной Капеллы,

Тихий звон, давно забытый?

Иль бубенчики дурацких

Колпаков отчизны милой?

В соловьиный хор угрозой

Бас врывается медвежий,

И его сменяет странный

Шепот призраков загробных.

То -- безумье с умной миной,

Мудрость -- в облике безумства,

Стон предсмертный -- и внезапно

Все покрывший громкий хохот.

Да, мой друг, ты слышал эхо

Отзвеневших грез былого;

В них врываются, кривляясь,

Современные мотивы.

И сквозь дерзость чуть заметно

Вдруг проскальзывает робость.

Я на суд твой благосклонный

Отдаю свою поэму.

Ах, она -- последний отзвук

Вольных песен романтизма: