Итальянские каникулы - Филлипс Сьюзен Элизабет. Страница 31

Но у Изабел сделался такой встревоженный вид, что ему захотелось надеть на нос красный клоунский шарик и схватить бутылку с содовой.

— Вы считаете, что мне не следовало вмешиваться? Что я вела себя чересчур властно и безапелляционно? Что у меня диктаторские замашки? Что я слишком требовательна и неуживчива?

— Как тебе удалось прочесть мои мысли?

На самом деле он так не думал. Она все правильно сделала. Но если дать ей палец, она откусит руку, а если уступить на дюйм — захватит весь мир.

— Разве все эти занятия по психологии не научили тебя не лезть в жизнь других людей, пока они не попросят твоего совета?

Изабел замедлила шаг и свирепо сверкнула глазами:

— Откуда мы взяли идею закономерности ни к чему не обязывающих, коротких браков? Неужели люди еще не поняли, что настоящие браки требуют постоянного упорного труда, жертв и взаимной преданности, а иногда и уступок. Парам необходимо…

— Он ей изменял!

— Разве? Неужели я единственная, кто заметил, что Трейси — далеко не самый надежный источник информации? И, судя по тому, что я наблюдала, они ни разу не попытались обсудить свои проблемы. Разве кто-то из них упоминал консультанта по вопросам семьи? Сами знаете, что нет. Все, что я видела сегодня, — обиженное самолюбие в обертке из враждебности и бесчисленных претензий друг к другу.

— Но это, если я не ошибаюсь, далеко не лучший способ сохранить брак.

— Да, если враждебность искренна. Я выросла в такой среде, и поверьте, этот вид военных действий отравляет все, чего ни коснется, особенно детей. Но Трейси и Гарри не состоят в одной лиге с моими родителями.

Ему не хотелось думать, что она росла в атмосфере злобы. Одно дело он. Да, его воспитывали полные кретины, но он научился отгораживаться от окружающих. Но Изабел была искренне неравнодушна к бедам других, и это делало ее еще более уязвимой.

Она помрачнела.

— Ненавижу, когда люди пытаются разбежаться без борьбы. Это эмоциональная трусость и попирает все принципы нормальной жизни. Они любили друг друга настолько, чтобы завести пятерых детей, а сейчас желают умыть руки и идти самым легким путем. Неужели ни у кого в наше время не хватает мужества признать свои ошибки и начать сначала?

— Эй, не стоит срывать на мне злость. Я всего-навсего твой сексуальный партнер.

— Вы не мой партнер, а тем более сексуальный.

— В данный момент. Но будущее кажется мне безоблачным. При условии, конечно, что ты бросишь весь этот молитвенный бред. От него у меня все опускается. Но вот ты меня заводишь.

Она подняла лицо к небу:

— Прошу тебя, Господи, не поражай его громом, хотя он этого заслуживает.

Рен улыбнулся, довольный, что ему наконец удалось ее развеселить.

— Да брось! Ты ведь хочешь меня. Признай это. И хочешь так сильно, что голова идет кругом.

— Женщины, которые вас хотели, уже мертвы и похоронены.

— Выживают только сильные. Расстегни блузку.

Ее губы приоткрылись, а глаза стали большими, как блюдца.

По крайней мере он, хоть и ненадолго, сумел заставить ее забыть о бедах Бриггсов.

— Что вы сказали?

— Не стоит спорить. Просто расстегни блузку.

За какое-то мгновение ее выражение из смущенного превратилось в расчетливое. Она просекла его игру и, если он не поостережется, выцарапает очередное назидание у него на груди кончиком своего отполированного ноготочка.

Он чуть опустил веки, окатив ее зловещим взглядом, и растянул губы с нужной степенью злобы, как раз достаточной, чтобы кровь бросилась ей в лицо. Челюсти непроизвольно сжались, а хмуро сведенные брови не сулили ничего хорошего.

Рен шагнул ближе, нависнув над ней грозной тучей, что, как он полагал, вряд ли понравится Изабел. Потом поднял руку и со зловещей медлительностью провел по щеке большим пальцем.

Теперь ее ноздри раздулись.

Черт, до чего же здорово! Давно он так не веселился! Только вот… какого дьявола он творит? Всю свою жизнь он из кожи вон лез, чтобы не унизить женщину, и теперь намеренно дразнит Изабел самым агрессивным образом! Неужели он на такое способен?! Но удивительнее всего, что негодующие искорки в медово-карих глазах — верное свидетельство того, что она, возможно, ценит его усилия.

Он прибег к очередному трюку — замогильному шепоту:

— По-моему, я отдал приказ!

— Совершенно верно!

Она опять задрала нос, чванливая негодяйка! Ладно, сама напросилась.

— Здесь никого нет. Делай, как велено!

— Расстегнуть блузку?

— Не заставляй меня повторять дважды!

— Дайте подумать.

Она даже не сделала вид, что задумалась!

— Нет.

— Я надеялся, что до этого не дойдет.

Палец скользнул дальше, к пуговице у воротника ее блузки. Похоже, она не настолько возмущена, чтобы отодвинуться! Он не спеша нагнетал напряжение в надежде, что заводит ее, потому что, Бог свидетель, себя он уже завел.

— Мне придется напомнить тебе, как сильно ты хочешь. И что при этом испытаешь.

Ресницы часто замигали, а полная нижняя губка чуть дрогнула.

О да… Она подвинулась ближе — на четверть дюйма.

— Я… э… уже вспомнила. Он едва сдержал улыбку.

— Уже не такая бойкая, верно, милочка?

— Сейчас проверим.

Он смотрел на эти пухлые губы и думал о том, каковы они на вкус.

— Представь, что солнечные лучи льются на твои голые груди. Почувствуй мой взгляд. Мое прикосновение.

Его рубашка взмокла от пота, а в паху потяжелело.

— Я сорву самые спелые виноградины, какие только смогу найти, и выдавлю сок на твои соски. А потом слижу все, до последней капли.

Мед в ее глазах сгустился и потемнел до сиропа. Он приподнял ее подбородок, нагнул голову и накрыл ее губы своими. Оказалось, это куда лучше, чем он помнил. Во рту был вкус солнца, воображаемого виноградного сока с сильной примесью праведной, возбужденной женщины. Он ощутил примитивный порыв взять ее прямо здесь, в винограднике. Бросить на древнюю землю предков, в тень старых виноградных лоз. Ворваться в нее завоевателем, как привыкли брать покорных крестьянок его предки Медичи. Впрочем, и непокорных тоже, но об этом беспокоиться не стоило, потому что эта женщина прильнула к нему, закрыв глаза.

Он сорвал с нее шляпу, бросил на землю и зарылся пальцами в ее буйные локоны. Она убивала его, и он отпустил ее ровно настолько, чтобы прошептать в ее губы:

— Пойдем в дом.

— Лучше… не надо.

Даже в ушах Изабел ее слова звучали вздохом. Но она не хотела никуда идти. Потому что хотела целоваться. А потом хотела расстегнуть блузку, как он и требовал, и позволить ему сделать со своими грудями все, что он намеревался.

Запахи и ощущения ошеломляли. Жар тосканского солнца, аромат спелого винограда, земли и, главное, мужчины. Изабел была пьяна им, его поцелуями, эротической словесной игрой, тем оттенком опасности, который не должен был волновать ее и все же волновал, а она… она вовсе не собиралась все это анализировать.

Его язык скользнул мимо зубов в рот. Поцелуй душ. Самое верное обозначение для поцелуя, который был слишком интимным, чтобы наделять им первого встречного.

Его руки легли на ее бедра.

— Расстегни блузку, — прошептал он. И она не смогла устоять. Медленно-медленно расстегивала пуговицу за пуговицей, снизу вверх. Он отодвинулся ровно настолько, чтобы дать ткани разойтись, обнажая ее кружевной телесного цвета лифчик. В его глазах не было торжества. Только чисто мужское предвкушение. Она расстегнула застежку посредине, отодвинула кружевные чашечки и подставила груди солнцу.

Он едва слышно застонал, поднял руки и взял ее груди снизу. Они лежали в его ладонях, как нежные приношения цвета слоновой кости. Его большие пальцы погладили соски, которые тут же превратились в камешки. Рен дотянулся до лозы и сорвал виноградину.

Изабел не поняла, что он задумал, пока на грудь не брызнула первая капля сладкого сока. Тонкий ручеек пополз к соску. Изабел вздрогнула. Попыталась отдышаться. Но это было еще не все. Он осторожно кругами растер горячую от солнца мякоть по вершинке ее груди, постепенно приближаясь к острому кончику. Она тихо зашипела от наслаждения, когда он достиг цели и снова сжал раздавленную виноградину. Сок. Мякоть. Крошечные косточки. Он перекатывал все это между пальцами, царапая плоть, причиняя сладчайшую боль, которую ей когда-либо довелось испытывать. Изабел задышала чаще, и режущие волны удовольствия прокатились по крови. Его язык лизнул губы, коснулся груди. Он долго играл, дразня и посасывая, доедая все, что осталось от ягоды, терзая ее плоть, пока она не смогла больше терпеть.