Театральный роман - Булгаков Михаил Афанасьевич. Страница 19
– Одиннадц...
– В одиннадцатом ряду. Впустить. Посадить... Проверить!
– Слушаю! – гаркал Баквалин, и не было уже дамы, и кто-то уже наваливался на барьер, хрипел, что он завтра уезжает.
– Так делать не годится! – озлобленно утверждала дама, и глаза ее сверкали. – Ему уже шестнадцать! Нечего смотреть, что он в коротких штанах...
– Мы не смотрим, сударыня, кто в каких штанах, – металлически отвечал Филя, – по закону дети до пятнадцати лет не допускаются. Посиди здесь, сейчас, – говорил он в это же время интимно бритому актеру.
– Позвольте, – кричала скандальная дама, – и тут же рядом пропускают трех малюток в длинных клешах. Я жаловаться буду!
– Эти малютки, сударыня, – отвечал Филя, – были костромские лилипуты.
Наставало полное молчание. Глаза дамы потухали, Филя тогда, оскалив зубы, улыбался так, что дама вздрагивала. Люди, мнущие друг друга у барьера, злорадно хихикали.
Актер с побледневшим лицом, со страдальческими, помутневшими глазами, вдруг наваливался сбоку на барьер, шептал:
– Дикая мигрень...
Филя, не удивляясь, не оборачиваясь, протягивал руку назад, открывал настенный шкафик, на ощупь брал коробочку, из нее вынимал пакетик, протягивал страдальцу, говорил:
– Водой запей... Слушаю вас, гражданка.
Слезы выступали у гражданки, шляпка съезжала на ухо. Горе дамы было велико. Она сморкалась в грязный платочек. Оказывается, вчера все с того же «Дона Карлоса» пришла домой, ан сумочки-то и нет. В сумочке же было сто семьдесят пять рублей, пудреница и носовой платок.
– Очень плохо, гражданка, – сурово говорил Филя, – деньги надо на сберкнижке держать, а не в сумочке.
Дама таращила глаза на Филю. Она не ожидала, что к ее горю отнесутся с такой черствостью.
Но Филя тут же с грохотом выдвигал ящик стола, и чрез мгновение измятая сумочка с пожелтевшей металлической наядой была уже у дамы в руках. Та лепетала слова благодарности.
– Покойник прибыл, Филипп Филиппович, – докладывал Баквалин.
В ту же минуту лампа гасла, ящики с грохотом закрывались, торопливо натягивая пальто, Филя протискивался сквозь толпу и выходил. Как зачарованный, я плелся за ним. Ударившись головой об стенку на повороте лестницы, выходил во двор. У дверей конторы стоял грузовик, обвитый красной лентой, и на грузовике лежал, глядя в осеннее небо закрытыми глазами, пожарный. Каска сверкала у него в ногах, а в головах лежали еловые ветви. Филя без шапки, с торжественным лицом, стоял у грузовика и беззвучно отдавал какие-то приказания Кускову, Баквалину и Клюквину.
Грузовик дал сигнал и выехал на улицу. Тут же из подъезда театра раздавались резкие звуки тромбонов. Публика с вялым изумлением останавливалась, останавливался и грузовик. В подъезде театра виден был бородатый человек в пальто, размахивающий дирижерской палочкой. Повинуясь ей, несколько сверкавших труб громкими звуками оглашали улицу. Потом звуки обрывались так же внезапно, как и начинались, и золотые раструбы и русая эспаньолка скрывались в подъезде.
Кусков вскакивал в грузовик, трое пожарных становились по углам гроба, и, провожаемый напутственным Филиным жестом, грузовик уезжал в крематорий, а Филя возвращался в контору.
Громаднейший город пульсирует, и всюду в нем волны – прильет и отольет. Иногда слабела без всякой видимой причины волна Филиных посетителей, и Филя позволял себе откинуться в кресле, кой с кем и пошутить, размяться.
– А меня к тебе прислали, – говорил актер какого-то другого театра.
– Нашли кого прислать – бузотера, – отвечал Филя, смеясь одними щеками (глаза Фили никогда не смеялись).
В Филину дверь входила очень хорошенькая дама в великолепно сшитом пальто и с черно-бурой лисой на плечах. Филя приветливо улыбался даме и кричал:
– Бонжур, Мисси!
Дама радостно смеялась в ответ. Вслед за дамой в комнату входил развинченной походкой, в матросской шапке, малый лет семи с необыкновенно надменной физиономией, вымазанной соевым шоколадом, и с тремя следами от ногтей под глазом. Малый тихо икал через правильные промежутки времени. За малым входила полная и расстроенная дама.
– Фуй, Альеша! – восклицала она с немецким акцентом.
– Амалия Иванна! – тихо и угрожающе говорил малый, исподтишка показывая Амалии Ивановне кулак.
– Фуй, Альешь! – тихо говорила Амалия Ивановна. – А, здорово! – восклицал Филя, протягивая малому руку.
Тот, икнув, кланялся и шаркал ногой.
– Фуй, Альешь... – шептала Амалия Ивановна.
– Что же это у тебя под глазом? – спрашивал Филя.
– Я, – икая, шептал малый, повесив голову, – с Жоржем подрался...
– Фуй, Альеша, – одними губами и совершенно механически шептала Амалия Ивановна.
– Сэ доммаж! [1] – рявкал Филя и вынимал из стола шоколадку.
Мутные от шоколада глаза малого на минуту загорались огнем, он брал шоколадку.
– Альеша, ти съел сегодня читирнадцать, – робко шептала Амалия Ивановна.
– Не врите, Амалия Ивановна, – думая, что говорит тихо, гудел малый.
– Фуй, Альеша!..
– Филя, вы меня совсем забыли, гадкий! – тихо восклицала дама.
– Нон, мадам, энпоссибль! – рявкал Филя. – Мэ ле заффер тужур! [2]
Дама смеялась журчащим смехом, била Филю перчаткой по руке.
– Знаете что, – вдохновенно говорила дама. – Дарья моя сегодня испекла пирожки, приходите ужинать. А?
– Авек плезир! [3] – восклицал Филя и в честь дамы зажигал глаза медведя.
– Как вы меня испугали, противный Филька! – восклицала дама.
– Альеша! Погляди, какой медведь, – искусственно восторгалась Амалия Ивановна, – якоби живой!
– Пустите, – орал малый и рвался к барьеру.
– Фуй, Альеша...
– Захватите с собой Аргунина, – восклицала как бы осененная вдохновением дама.
– Иль жу! [4]
– Пусть после спектакля приезжает, – говорила дама, поворачиваясь спиной к Амалии Ивановне.
– Же транспорт люи [5].
– Ну, милый, вот и хорошо. Да, Филенька, у меня к вам просьба. Одну старушку не можете ли вы устроить куда-нибудь на «Дона Карлоса»? А? Хоть в ярус? А, золотко?
– Портниха? – спрашивал Филя, всепонимающими глазами глядя на даму.
– Какой вы противный! – восклицала дама. – Почему непременно портниха? Она вдова профессора и теперь...
– Шьет белье, – как бы во сне говорил Филя, вписывая в блокнот:
«Белошвей. Ми. боков, яр. 13-го».
– Как вы догадались! – хорошея, восклицала дама.
– Филипп Филиппович, вас в дирекцию к телефону, – рявкал Баквалин.
– Сейчас!
– А я пока мужу позвоню, – говорила дама.
Филя выскакивал из комнаты, а дама брала трубку, набирала номер.
– Кабинет заведующего. Ну, как у тебя? А к нам я сегодня Филю позвала пирожки есть. Ну, ничего. Ты поспи часок. Да, еще Аргунин напросился... Ну, неудобно же мне... Ну, прощай, золотко. А что у тебя голос какой-то расстроенный? Ну, целую.
Я, вдавившись в клеенчатую спинку дивана и закрывая глаза, мечтал. «О, какой мир... мир наслаждения, спокойствия...» Мне представлялась квартира этой неизвестной дамы. Мне казалось почему-то, что это огромная квартира, что в белой необъятной передней на стене висит в золотой раме картина, что в комнатах всюду блестит паркет. Что в средней рояль, что громадный ков...
Мечтания мои прервал вдруг тихий стон и утробное ворчание. Я открыл глаза.
Малый, бледный смертельной бледностью, закатив глаза под лоб, сидел на диване, растопырив ноги на полу. Дама и Амалия Ивановна кинулись к нему. Дама побледнела.
– Алеша! – вскричала дама. – Что с тобой?!
– Фуй, Альеша! Что с тобой?! – воскликнула и Амалия Ивановна.
– Голова болит, – вибрирующим слабым баритоном ответил малый, и шапка его съехала на глаза. Он вдруг надул щеки и еще более побледнел.