Русское народное порно - Шуляк Станислав. Страница 5

– А дальше слабо? – снова хохотнул Васенька.

– Да тебе самому слабо, – сказала Сашенька Бийская.

– Да ладно, – сказал тот и стянул с себя плавки.

12

– Вот! Сие есть подлинное зветязьство, говоря по-старинному, или победа, по-нашему говоря, – торжествующе сказал я. – Поприветствуем самого смелого, самого мужественного из нас!

Мы все зааплодировали Васеньке. И ещё все его рассматривали. С головы и до ног. Рассматривали его худощавые мускулистые бёдра, его впалый живот, его изрядный детородный уд. Васенька улыбался, и тут вдруг калиброванный его девайс стал восставать. Юноша опустил взгляд, смутился, покраснел, хотел было прикрыться руками, но удержался и бросил только:

– Я не нарочно.

– Конечно, – сказал я. – Поприветствуем его ещё раз!

Все зааплодировали пуще прежнего.

Не только самому юноше, но и уду его заметным образом нравились такие общие приветствия.

Я подошёл к Васеньке, отечески приобнял его.

– Смотрите на него, смотрите! – крикнул я. – Ведь хорош?

Впрочем, уговаривать никого особенно и не приходилось. Ни одна из юниц не отворачивалась, не отводила глаз.

– А ещё… – сказал я. – Победителю – приз!

– Сто баксов? – спросил Алёша.

– Исполнение желания, – возразил я. – А желание это?.. какое у него сейчас желание?.. ну?.. не знаете?.. – тут я сделал паузу и сам же себе ответил: «Чтоб каждая из этих пяти красавиц… по очереди… нежно… трепетно… потрогала там у него… Ведь так?»

– Да, – едва не задохнулся от восторга Васенька. – Конечно.

– Что, красивые мои, преподнесём приз? – спросил я.

Юницы, сбившись в небольшое стадо, помалкивали. Но смотрели целенаправленно, весьма избранно и выразительно.

Тут у нас вышло нечто вроде церемонии. Взяв полуобнажённую Тамару за руку, я подвёл её к Васеньке.

– Коснись его, красивая, – иезуитски и безоговорочно сказал я.

– Можно. Не бойся, – поощрил её Василий.

Тамара, поколебавшись, осторожно потрогала пальчиками тёмную головку Васенькиного уда с проворно повысунувшейся на самом заметном месте склизкой прилипчивой капелькой.

– Отвечает! Чувствуешь, отвечает тебе? – сказал я.

– Да, – сказала юница. Пальцы оной непроизвольно коснулись капельки и слегка растёрли её.

Васенька, кажется, едва не помешался от эвдемонизма в это безотчётное мгновенье.

– Кипучий, ведь верно? – сызнова вопросил я, принуждая юницу немного продлить осязание.

– Да, – сказала юница.

– Всемогущественный?

– Да.

– И самонадеянный?

– Да, – в четвёртый раз вымолвила красавица.

То же самое потом я проделал с Танечкой. Васенька, откинув голову, прикрыл глаза и тихо постанывал. Уд его ответил и Танечке. Он всем отвечал. Таковы уды юношей.

Сашенька подошла сама, сообразив, что её очередь. Я её лишь напутствовал словом. Она потрогала хладнокровно. С сознанием собственного значения. И даже немного помяла головку пальцами. Василий аж задрожал от сего недвусмысленного действованья.

Васенькина капля иногда срывалась с уда на пол, и её место тут же занимала новая, столь же склизкая и поспешливая.

Олечка Конихина вся попунцовела, когда я подвёл её к Васеньке. Любопытство боролось в ней с застенчивостью (и ещё, должно быть, с какими-нибудь акциденцией, традесканцией и всяческой майтрейей). Она подносила руку к Васенькиному уду и отводила её (Васенька следил за робкой дланью юницы своими полупомешавшимися зенками. «Коснись, коснись», – умолял её он.). Потом всё же пересилила себя и потрогала головку пальцами.

– Интенсивный какой, – сказал я.

– Интенсивный, – жалко шепнула девица.

– И непреоборимый?

– Да, – ещё жальче шепнула она.

– Касайся, касайся! – стонал Василий. Он был весь красен. Та, как ей было сказано, сызнова касалась юношеского уда.

– Капитальный и обнадёживающий?

На этот раз её не хватило даже на шёпот, и она согласилась одними глазами.

Странное что-то произошло с Гулечкой. Она пресерьёзно позволила мне довести себя до нетерпеливо ожидавшего юноши. Я мягко направил её руку к искомому предмету, Гулечка обхватила пальцами нерушимый Васенькин уд, и тут мгновенная судорога пробежала по её телу. Казалось, хорошенькая обезьянка хочет прямо теперь затолкать эту твердостенную чуждую юношескую принадлежность в себя, буквально, напрыгнуть на оную. Хотя это длилось менее секунды, Гулькино движение заметили все. Она увидела это, отошла от Васеньки и отвернулась.

– Ещё! – простонал юноша, поняв, что сладкая процедура закончилась.

– Погодь, – возразил я.

13

Васенька посмотрел на меня. Как-то этак подпочвенно. Как-то так разорённо.

– Ты ведь доверяешь мне? – спросил я его.

– Да, – сказал бедный мальчик.

Тут Алёша быстро стянул с себя трусы.

– Я снял всё, а можно и мне то же? – выпалил он.

– И ты погодь, милый, – возразил я маневренно. С этаким руководственным назначением.

– А что?

Я поворотился к остальным. Как мастер злоключений какой-то.

– А вы все доверяете мне? – спросил я.

– Да, да, – нестройно заголосили юноши и юницы.

– Так может, мы теперь возьмём да снимем наше первое кино?

– А съёмочная группа? – удивлённо спросила Танечка Окунцова.

– Да вот же она, – усмешливо и победительно сказал я, обведя рукой всех в зале.

– А студия, камера? – не унималась она.

– Камера за стенкой стоит давно наготове. А студия… везде: и здесь, и в гардеропной (она же аксессуарная), и в спальной, и на веранде, и в мезонине. Всё для вас, красивые мои! Только в кабинет мой вам вход закрыт.

– Так это вы здесь самый главный, стало быть? – удивлённо спросила Тамара Шконько.

– Нешто вам питерские аль московские милей? – кротко заметил я.

– Нет. Я только спросила.

– Так что же, согласны? – продолжил я.

Согласны были все. Для них это была ещё шутка, была игра. Взрослая, но всё-таки игра.

– Интересно вам это? – спросил я. – Сниматься в кино…

Им было интересно, они кивали головами, слышны были беспардонные одобрительные возгласы.

Я повёл их в спальную комнату.

– Но учтите… – фарисейски и тлетворно сказал я, заградив им вдруг путь, – вам в одежде на съёмочную площадку входить запрещается! А то, что на вас, это – одежда.

– А вам можно? – находчиво спросила Сашенька Бийская.

– Мне можно.

Оба юноши давно были нагими. Юницы же… под влиянием момента теперь почти не колебались. Не прошло и десяти секунд, как все лифчики и все трусики полетели на пол. Юноши и юницы сызнова смотрели друг на друга, будто бы знакомясь. Васенька противуположный пол, буквально, пожирал глазами, и казалось, готов был наброситься с целью насильственного разбойничества и сугубого попрания беззащитности. Алёша в том же направлении позыркивал несколько сдержанней, но тоже устремлённо. Заметно смущалась Олечка Конихина. Даже обнажившись, она плотно прикрывала руками грудь и лоно.

– Что, милая? – спросил я.

– Савва Иванович, – дрожащим голосом (тоном переполоха) сказала она. – Я, наверное, не подойду, у меня ещё не было ничего такого. В смысле, никого…

– Ахтунг! – дурашливо крикнул Васенька. – Среди нас девственница.

Сердиться на него было решительно невозможно.

– Ты подойдёшь, подойдешь! – никак не угомонялся он. – Дело поправимое!.. Это даже запросто!..

– А можно, я у тебя буду первым? – попросил Алёша Олечку и, взяв её за руку, немного отвёл от груди. – Я очень хочу!

В том, что он хочет, можно было не сомневаться. Его междуножный индикатор на сие хотенье неоспоримо указывал.

Олечка намеревалась отнять свою руку, но юноша не выпускал.

– Не сегодня, – возразил я. – Видишь, у бедной чуть зубки от волнения не стучат. Нет, милая, – сказал я Олечке. – Сегодня ты просто постой, посмотри на других, а уж завтра, если ты не будешь против, Алёшенька тебя возьмёт. А ты, хороший мой, – бросил я юноше, – пока побудь с кем-то поопытней.