Катилинарии. Пеплум. Топливо - Нотомб Амели. Страница 6

– Я побаиваюсь.

– Попробуй. Просто чтобы посмотреть на его реакцию.

– Мне бы не хотелось, чтобы он рылся в наших вещах.

– Это на него непохоже.

– А что на него похоже?

– Послушай, он просто хам. А хаму ты имеешь право хамить в ответ. Не спускайся, пожалуйста, не надо. Мне страшно, когда ты с ним один.

Я улыбнулся.

– Тебе не так страшно, когда ты со мной и можешь меня защитить?

В эту минуту что-то оглушительно громыхнуло. Потом еще раз, и еще. По ритму мы догадались, что происходит: враг поднимался по лестнице. Ступеньки, привыкшие к нашему легкому весу, трещали под тушей месье Бернардена.

Мы с Жюльеттой переглянулись, как дети, запертые в кладовой людоеда. Бежать было некуда. Неспешные тяжелые шаги приближались. Дверь я оставил открытой, мне и в голову не пришло ее закрыть: разве такая малость могла защитить нас? Нам пришел конец.

В то же время я сознавал, как смешон наш страх: на самом деле ничего серьезного нам не грозило. Сосед был, конечно, сущим наказанием, но вряд ли он причинил бы нам какой-то вред. И все же мы дрожали от ужаса. Он был уже совсем близко. Входя в роль, я с озабоченным видом взял за руку больную.

Он вошел. Увидел картину: встревоженный муж у постели захворавшей жены. Я изобразил удивление:

– О! Вы поднялись к нам?

Как будто треск лестницы позволил бы мне об этом не догадаться!

Выражение его лица не поддавалось анализу. Он был явно возмущен нашими дурными манерами и в то же время смотрел подозрительно: Жюльетта ведь могла и прикинуться больной с единственной целью пренебречь долгом гостеприимства.

– Ах, доктор, – простонала моя жена с преувеличенной до смешного благодарностью в голосе, – как вы любезны! Но я думаю, это всего лишь легкая простуда.

Сбитый с толку, он подошел и положил ладонь ей на лоб. Я уставился на него в изумлении: если он осматривает мою жену, значит, его мозг как-никак работает. Что же он выдаст?

Тяжелая лапища наконец приподнялась, но месье Бернарден молчал. На какой-то миг я вообразил худшее.

– Ну что, доктор?

– Ничего. Она ничем не больна.

– Но она же кашляет!

– Наверно, немного воспалено горло. Но она ничем не больна.

Эта фраза, которая в устах всякого нормального врача успокоила бы, у него прозвучала констатацией оскорбления: «И вы из-за такой пустяковой болезни лишаете меня своего внимания?»

Я сделал вид, будто ничего не заметил.

– Спасибо, спасибо, доктор! У меня камень с души свалился. Сколько я вам должен?

Платить ему за то, что он подержал руку на лбу моей жены – возможно, это покажется странным, но я ни в коем случае не хотел быть у него в долгу.

Он пожал плечами, угрюмо насупившись. Так я открыл еще одну черту характера нашего мучителя – мне был удивителен сам факт, что у него имеются черты характера: его не интересовали деньги. Следовало ли допустить, что в нем есть проблески – не благородства, нет, но хотя бы отсутствия вульгарности?

Верный себе, он поспешил не оставить и следа от намечающегося благоприятного впечатления: по-хозяйски шагнул к стулу и уселся напротив нас.

Мы с Жюльеттой ошеломленно переглянулись: да он никак собирается осаждать нас и в спальне? Положение было столь же кошмарным, сколь и безвыходным.

Даже будь я способен выставить человека за дверь, как прикажете действовать? Тем более, он только что бесплатно осмотрел мою жену.

Она между тем отважилась:

– Доктор, вы… вы же здесь не останетесь?

На его хмуром лице вновь проступило возмущение. Что? Как посмели сказать ему такое?

– Здесь не место для приема гостей. И потом, вам будет скучно.

Этот аргумент показался ему приемлемым. Но его следующая фраза нас добила:

– Если я спущусь в гостиную, вы должны пойти со мной.

Я уныло возразил без всякой надежды:

– Но я не могу оставить ее одну.

– Она не больна.

Это не укладывалось в голове! Я смог только повторить:

– Я не могу оставить ее одну!

– Она не больна.

– Полноте, доктор, у нее слабое здоровье! В нашем возрасте это можно понять!

– Она не больна.

Я посмотрел на Жюльетту. Она печально покачала головой. Если бы только у меня хватило духу твердо сказать: «Больна или не больна, а я остаюсь с ней! Ступайте вон!» Мне было дано понять, до какой степени я принадлежу к породе слабаков. Я сам себя ненавидел.

Я встал, признав свое поражение, и спустился с месье Бернарденом в гостиную, оставив в спальне мою бедную покашливающую жену.

Незваный гость развалился в своем кресле. Он взял чашку чая, которую я приготовил, перед тем как подняться в спальню, и поднес ее к губам. Клянусь, он поморщился и протянул ее мне со словами:

– Совсем остыл.

В первую минуту я растерялся. А потом меня одолел смех: это уже ни в какие ворота не лезло! Быть до такой степени невоспитанным – это просто немыслимо. Я смеялся и не мог остановиться, накопившееся за полчаса напряжение отпускало, растворяясь в приступе смеха.

Наконец я взял чашку из рук толстяка, которого мой смех привел в негодование, и направился в кухню.

– Сейчас заварю вам свежий чай.

Ровно в шесть он ушел. Я поднялся к жене в спальню.

– Я слышала, ты очень громко смеялся.

Я рассказал ей про остывший чай. Она тоже посмеялась. Но потом пригорюнилась:

– Эмиль, что же нам делать?

– Не знаю.

– Не надо ему открывать.

– Ты же видела, что было сегодня. Он сломает дверь, если я не открою.

– Ну и ладно, пусть сломает! Это будет повод с ним поссориться.

– Но дверь-то будет сломана. Зимой!

– Починим.

– Дверь будет сломана зря, потому что поссориться с ним невозможно. Да и лучше оставаться в хороших отношениях: как-никак мы соседи.

– Ну и что?

– С соседями всегда лучше ладить.

– Почему?

– Так принято. И потом, не забывай, мы здесь совсем одни. К тому же он врач.

– Одни? Но ведь этого мы и хотели. Он врач, говоришь? А я тебе скажу, что мы по его милости скоро заболеем.

– Не преувеличивай. Он безобидный.

– Да ты посмотри, мы совсем извелись всего за несколько дней! А до чего он нас доведет через месяц, через полгода?

– Может быть, он перестанет ходить, когда зима кончится?

– Ты сам знаешь, что нет. Он будет торчать здесь каждый день, каждый божий день с четырех до шести!

– Может, ему надоест.

– Ему никогда не надоест.

Я вздохнул.

– Послушай, он, конечно, тяжкая обуза. Но все-таки разве плохо мы здесь живем? О такой жизни мы всегда мечтали. Неужели такая смешная мелочь может нам ее отравить? В сутках двадцать четыре часа. Два часа – это одна двенадцатая. Все равно что ничего. Мы имеем двадцать два часа счастья ежедневно. На что нам жаловаться? Представь себе, что у кого-то и двух часов счастья в день нет!

– Разве это причина, чтобы позволить сесть себе на голову?

– Порядочный человек обязан думать не только о себе. У нас с тобой не жизнь, а мечта. Грех роптать.

– Ты не прав. Ты сорок лет трудился за мизерное жалованье. Наше сегодняшнее счастье – скромное и заслуженное. Мы за него уже заплатили сполна.

– Так рассуждать нельзя. Ничто в жизни не дается по заслугам.

– Чем это может помешать нам защищаться?

– Защищаться от жалкого недоумка, тупой скотины? Не лучше ли над ним посмеяться, а?

– Что-то мне не смешно.

– И напрасно. Посмеяться над ним легче легкого. Решено: отныне мы смеемся над месье Бернарденом.

На следующий день Жюльетта была вполне здорова. В четыре часа пополудни раздался стук в дверь. Я пошел открывать, широко улыбаясь. Мы договорились оказать гостю самый издевательский прием, какого он заслуживал.

– О! Вот так сюрприз! – воскликнул я, увидев на пороге нашего мучителя.

Он вошел с хмурым видом, скинул мне на руки пальто. Я зашелся еще пуще:

– Жюльетта! Угадай, кто к нам пожаловал!

– Кто там? – спросила она с лестницы.