Ворон (в различных переводах) - По Эдгар Аллан. Страница 12

Часть II

Высоко в горах с эмалевой главой —

Как та, где сонный пастух, на своем ложе

Исполинского пастбища лежащий привольно,

Приподняв свои отяжелевшие веки, вздрагивает

и смотрит,

Многократно бормоча «Верю, отпустится мне»,

Какое время в Небесах означено луной —

С розоватою главою, что, башней там вдали

вздымаясь

В солнца светлый эфир, прияла луч

Закатных солнц в повечерии – в полдень ночи,

Меж тем как луна плясала красиво-странным

светом —

Взнесенная на высоте такой, высилась громада

Сверкающих колонн на освобожденном воздухе,

Отсвечивая от Паросского мрамора эту

двойную улыбку

Далеко вниз на волну, что искрилась там

И взлелеяла юную гору в ее логовище.

Из расплавленных звезд здесь пол, как те, что пали [17]

Через эбеновый воздух серебря саван

Собственного своего разрушения, меж тем как

они умирали —

Украшая там обители неба,

Купол, созвенным светом спущенный с Небес,

Тихонько покоился на тех колоннах, как венец —

Окно из кругового алмаза, там,

Глядело сверху в багряный воздух,

И лучи от Бога устремляли эту метеорную цепь

И дважды опять окружали сиянием всю

красоту, —

Разве что между Горним небом и этим кольцом

Какой-нибудь дух беспокойный взмахнет своим

сумрачным крылом.

Но на колоннах глаза Серафима узрили

Смутность этого мира: – тот серовато-зеленый

цвет,

Что возлюблен Природой, как лучший

для могилы Красоты,

Подстерегал в каждом выступе, вкруг притолки

каждого —

И каждый херувим изваянный, там,

Что из мраморного своего обиталища

выглядывал,

Казался земным в тени своей ниши —

Ахейские изваяния в мире столь богатом.

Фризы из Тадмора из Персеполиса [18] —

Из Баальбека, и тихой, светлой бездны

Красивой Гоморры! О, волна [19]

Теперь над тобой – но слишком поздно,

чтобы спасти!

Звук любит ликовать в летнюю ночь: —

Свидетель тому ропот серых сумерек,

Что прокрадывался на ухо, в Эйрако [20].

Многим безумным звездочетам, давно тому

назад —

Что прокрадывается всегда в слух того,

Кто задумчиво глядит в темнеющую даль,

И видит тьму, идущую как тучу —

Не есть ли ее облик – голос ее – совершенно

осязаемый и громкий? [21]

Но чту это! – оно идет – оно доносит

Музыку с собою – то быстрый шорох крыл —

Миг Перерыва – и потом плывучая, падучая

волна

Напевная – и вот Нэзасэ вновь в своих чертогах.

От дикой силы своевольной торопливости

Щеки ее заалели, и губы ее приоткрыты;

Пояс, что обвивался вокруг ее чарующего стана,

Порвался от тяжелого биения ее сердца.

Посредине этого чертога, чтоб вздохнуть,

Она приостановилась и вострепетала, Занте! вся

В волшебном свете, что целовал ее золотые

волосы,

И хотел бы остаться там, но мог лишь мерцать.

Юные цветы шептали напевно [22]

Счастливым цветам этой ночью – и дерево

дереву: —

Брызгами водометы роняли музыку

На многие звездами озаренные могилы,

или луной озаренный дол;

Молчание все же снизошло на все телесное —

На красивые цветы, на искристые водопады,

и на ангельские крылья —

И звук один, что от духа возник,

Нес припев чарованью девой пропетому: —

«Под голубым колокольчиком

или сиянием северным

Или под разросшимся диким побегом,

Что отклоняет от дремлющего

Лунный луч [23] —

Осиянные созданья! вы, что размышляете,

С полузакрытыми глазами,

О звездах, вашим чудом

Привлеченных с небес,

Пока не засверкают они сквозь тень, и

Не снизойдут на ваше чело

Как очи девы,

Что взывает к вам ныне —

Восстаньте! от своей дремоты

В беседках из фиалок,

Долг дабы свершить приличествующий

Этим звездно-озаренным часам —

И стряхните с кос ваших,

Отягченных росой,

Дыхание тех поцелуев,

Что тяготят их еще —

(О! как без тебя, Любовь!

Могли бы ангелы быть

благословенными?)

Те поцелуи истинной Любви,

Что к покою вас убаюкали!

Восстаньте! – Отряхните с крыл ваших

Всякую помеху: —

Роса ночная —

Она бы обременила ваш полет: —

И истинной любви ласки —

О! покиньте их!

Легки они на косах,

Но сердцу – свинец.

Лигейя! Лигейя!

Красивая моя!

Самая смутная мысль о которой

Обратится в напев,

О! твоя ли это воля

Носиться на ветерках?

Или все еще в причуде,

Как одинокий Альбатрос [24],

Нависши на ночи

(как он на воздухе)

Следит с восторгом

За гармонией там?

Лигейя! где бы

Ни был твой лик,

Нет чар, чтоб отъяли

От тебя твою музыку.

Ты оковала много глаз

В дремотном сне —

Но звуки еще встают,

Чтоб твое бодрствование блюдеть —

Звук дождя,

Что сбегает к цветку

И пляшет опять

В ритме ливня —

Шепот, что исходит [25]

От прорастания травы —

Это музыка вещества —

Но слепков лишь, увы! —

Так дальше, милая,

Ты дальше лети

К ручьям, что покоятся ясные

Под лунным лучом —

К одинокому озеру, что улыбается

В дреме своей глубокого покоя,

К сонму звезд-островов,

Что украшают, как драгоценность,

его лоно —

Где дикие цветы, расстилаясь,

Переплели свою тень,

На берегу его спит

Многое множество дев —

Иные покинули прохладную прогалину, и

Спали с пчелой [26] —

Пробуди их, дева моя,

На болоте и на лугу —

Иди! вдохни в их дремоту,

Тихонько, на ухо,

Музыкальные числа,

Они задремали, чтобы услышать их —

Ибо, что́ разбудить может

Ангела, так скоро,

Чей сон зачался

Под холодной луной,

Если не чара, которую никакая дремота

Колдовства не ввергнет в испытанье,

Ритмическое число

Что убаюкало его и усыпило?»

Духи по крыльям, и ангелы на вид,

Тысячи серафимов устремились чрез Горнее небо,

Юные грезы еще реяли на дремотном

порханьи их —

Серафимы во всем, кроме «Веденья», свет

пронзающий,

Что упадал, преломленный, за грани твои, далеко,

О, Смерть! от ока Бога над той звездой: —

Сладостно было это заблуждение —

сладостнее еще та смерть —

Сладостно было то заблуждение – даже у нас

дыханье

Знания делает мутным зеркало нашей радости —

Для них, то был бы Самум, истребительный —

Ибо какая польза (им) знать,

Что Истина есть Обман – или что Благословение

есть Скорбь?

Сладостна была их смерть – для них умереть

значило созреть.

Последним восторгом насыщенной жизни —

За пределами этой смерти нет бессмертия —

Но сон самоуглубленный, и нет там «быть» —

И там – о! да пребудет там усталый дух мой

Вдали от Вечности Небес – и однако как

далеко от Ада! [27]

Какой преступный дух, в какой смутной заросли

Не услышал волнующие призывы этой песни? —

Только два: они пали: ибо Небо не дарует

милости

Тем, кто не слушает биение своих сердец.

Дева-ангел и ее любовник-серафим —

О! где (и можете искать по всему небесному

простору)

Любовь была, слепая, близь трезвого Долга

ведома?

Необузданная Любовь пала – средь

«слез совершенного стона» [28].

Благой он дух был – он, что пал: —

Блуждатель у ключа, одетого мхом, —

Высматриватель светов, что сияют там высоко —

Сновидец в лунном луче близ любви своей:

Какое чудо в том? ибо каждая звезда там

окоподобна,

И ласково так глядит сверху на волосы Красоты —

И оне, и каждый одетый мхом ключ были

священны

Его сердцу, любовью одержимому и печалью.

Ночь обрела (для него ночь скорби)

На горном утесе юного Анджело —

Нависнув, она наклонилась через все

торжественное небо,

И нахмурилась на звездные миры, что под ней

покоились.

Здесь сидели он со своей любовью – свое темное

око приковав

Взором орла вдоль небосвода; —

Вот обратил его к ней – но тут же —

Содрогнувшись – снова к кругу Земли.

«Янтэ, милая, смотри! как дышит тот луч!

Какая в том чара, смотреть далеко туда!

Она не чудилась такой, в то осеннее повечерье,

Когда я покинул пышные ее чертоги —

не оплакивая, что покидаю,

Тот вечер – тот вечер – я должен бы помнить —

Солнечный луч упадал, в Лемносе, как ворожба,

На арабески резные золоченого чертога,

Где пребывал я, и на ткани стен —

И на веки мои – О, тяжелый свет!

Как дремотно навис он на них, погружая и в ночь!

По цветам, раньше, и по мгле, и по любви

они блуждали

С Персиянином Саади в его Гулистане: —

Но, о, свет тот! – Я заснул – Смерть между тем

Проскользнула над чувствами моими

на этом чарующем острове

Так бережно, что ни единый шелковый волос

Не проснулся, как спал – не узнал, что там

был он.

«Последним местом на Шаре Земли, где я ступал,

Был гордый храм, именуемый Парфеноном [29].

Более красоты ютилось вкруг его стен,

украшенных колоннами,

Чем даже в горячей груди твоей бьется [30].

И когда старое Время крыло мое расчаровало,

Тогда устремился я оттуда – как орел с своей

башни,

И годы оставил я позади в один час.

Тем временем как над ее воздушными пределами

я висел,

Половина сада на ее шаре метнулась,

Развернувшись как свиток пред моим взором —

Необитаемые города пустыни также!

Янтэ, красота столпилась предо мною тогда,

И почти я возжелал быть снова одним из людей».

«Мой Анджело! зачем же быть одним из них?

Более яркое жилище здесь для тебя —

И зеленее поля, чем в том мире вверху,

И чары женщины – и страстная любовь».

«Но слушай, Янтэ! Когда воздуха такого нежного

Не стало мне, и мой крылатый дух мчался ввысь,

Быть может, мозг мой закружился – но мир,

Покинутый едва, был в хаос ввергнут,

Ринулся от устоя своего, на ветрах разъятый,

И пламя покатил вкось через огненное Небо.

Показалось мне, нежность моя, что тогда

перестал я парить,

И я упал – не быстро как поднимался раньше,

Но вниз, трепетным движеньем

Чрез свет воспламененных лучей, к этой золотой

звезде!

Не длителен размер был моих часов падучих,

Ибо ближайшей из всех звезд к нам была твоя —

Страшная звезда! что пришла, в ночь ликованья,

Как красный Дэдалион на смятенную Землю».

«Мы прибыли – и на твою Землю – но не нам

Дано веление владычицы нашей оспаривать: —

Мы прибыли, любовь моя; вокруг, ввыси, внизу,

Веселые светляки ночи, мы проходим и уходим,

И ничего не спрашиваем – разве что встретим

ангельский привет,

Который нам она дарует, как даровано ее Богом —

Но, Анджело, никогда седое Время

не развертывало

Зачарованного крыла своего над более

красивым миром!

Дымен был малый диск ее, и лишь ангельские

глаза

Одни могли видеть призрак в небесах,

Когда впервые Аль-Аарааф познал, что путь

его лежит

Стремглав, туда, над звездным морем,

Но когда слава его вознеслась на небо,

Как пламенная грудь Красоты под очами

возлюбленного,

Мы приостановились пред наследием людей,

И твоя звезда затрепетала – как тогда Красота!»

Так, в беседе, влюбленные провожали

Ночь, что убывала и убывала и не приводила дня.

Пали они: – ибо Небеса надежды не даруют тем,

Кто не слушает биение своих сердец.