Дорогой ценой - Рой Кристина. Страница 75

— Чем вы меня упрекаете?! — снова разгневался маркиз.

— Правдой, ваша светлость, — спокойно ответил Лермонтов, без смущения глядя в лицо маркиза, по выражению которого было заметно, что до сих пор он был окружён рабами, которые ему слепо повиновались. — Я с вашей дочерью говорил о божественных Истинах, о которых она ещё ничего не знала и которые ей пришлось признать, так как Бог не хочет погибели её благородной души. Поэтому я указал ей на Иисуса Христа, который силён спасать. Я обязан был это сделать. И если бы вы потребовали от меня подписать договор, который запретил бы мне упоминать имя Господа, то я такой договор бросил бы к ногам вашей светлости.

— Лермонтов! — маркиз отступил назад.

— Да, ваша светлость, видно какими людьми вы окружали себя и как они к вам относились.

— Как они ко мне относились? Конечно, как к человеку, который им лучше платит, чем ваш воображаемый Бог.

— Может быть, у вас был только воображаемый бог, но мой Бог — живой. В глубине моей души я презирал бы человека, который потребовал бы от меня стать несчастным предателем, — продающимся за деньги.

В комнате стало тихо. Наступила удручающая тишина. Лермонтов понял, что он многим рискнул перед маркизом. Однако он был так возмущён безбожным воспитанием его дочери, что ни за что не взял бы свои слова обратно.

Искры гнева в глазах маркиза погасли. Он несколько раз прошёлся по салону и остановился перед Лермонтовым.

— И что вам теперь от того, — обратился он к доктору, почти как к равному себе, — что вы между мной и дочерью поставили этот идеал, перед которым она — я её слишком хорошо знаю — обязательно преклонится и который я ненавижу? Разве он ей заменит меня и мою любовь?

— Да, ваша светлость; ибо нет потери на свете, которую Он не мог бы восполнить. — Губы врача горестно дрогнули. — Как жестоко сердце человека! Когда я узнал вашу светлость, мне показалось, что вы способны жизнь отдать за вашу дочь, а теперь вы стали её врагом только потому, что она увидела Свет, который вы ненавидите, но от Которого вам нигде не спрятаться. Да, Господь наш прав: «И враги человеку — домашние его».

— Кто вам сказал, что я стану врагом моей дочери? — спросил маркиз серьёзно.

— Вы сами меня только что спросили, сможет ли Иисус Христос заменить ей вашу любовь? Разве это не означает, что вы хотите лишить её вашей любви? Однако лучше не делайте этого. Вашу дочь Иисус Христос утешит, но кто заменит вам любимое, отвергнутое дитя? Я, наверное, могу говорить за бедную маркизу, ибо я тоже один из отвергнутых. И меня родной отец оставил из-за Христа, он отверг меня от себя, мой несчастный и заблудший отец!

Молодой человек закрыл лицо руками… Вдруг на его плечо легла тяжёлая рука.

— И вы ненавидите этого отца и проклинаете его, не правда ли?

— Я? — Молодой человек стряхнул руку рядом стоящего человека. — Христиане не проклинают. Несмотря на то, что он сделал несчастной мою мать и она попала в тюрьму, где заболела, а потом и умерла, в моём сердце к нему нет ничего, кроме любви.

Я его благословляю, как и Тамара благословляла бы вас, если бы вы с ней так поступили. У нас с ней для вас нет ничего другого, кроме слов Господа нашего: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают». А теперь, если ваша светлость мной недовольны и так как маркиза во враче больше не нуждается, я договор наш могу вам вернуть. Мы можем больше не встречаться.

Доктор хотел достать бумагу, но побледневший маркиз удержал его руку.

— Нет, я не хочу аннулировать договор. Моя дочь не может быть без врача. И если вы её, по моему мнению, совратили на ложный путь, то и не оставляйте её теперь.

Может быть, я со временем свыкнусь с этим ужасным обстоятельством, однако, наверное, не скоро. Вы свободны…

«Слава Богу! — вздохнул молодой человек в коридоре. — Я могу остаться и помочь тебе, дорогая моя сестра! О, Господь, Ты и с этим Савлом в состоянии справиться! Смилуйся над ним!»

Маркиз же запер все двери, бросился на диван и отчаянно зарыдал.

Это ужасно, когда мужчины плачут. Но для таких слёз у мужчины должна быть особая причина. Ибо так не плачут ни безвинные, ни обиженные.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

Когда Маргита Орловская возвращалась от своего брата в Горку, приехал домой и Адам Орловский. Как обычно, он спросил, где хозяйка дома. Узнав, куда она отправилась, он, не заходя в замок, пошёл прямо ей навстречу. По дороге он остановился. Под большим клёном по велению Маргиты были сооружены удобные деревянные скамьи. На одной из них, укрывшись тёплым покрывалом, лежал пан Николай.

«Ах, дедушка здесь спит, — удивился Адам, остановившись возле него. — Какой он бледный и осунувшийся! Уже два дня он жалуется на головные боли. Не заболел бы! — подумал он. — Хотя доктор Лермонтов говорит, что нет ничего опасного, что это от его душевного состояния, но врачи могут и ошибаться. Но почему я думаю о худшем?»

Он поцеловал свисавшую руку деда и уложил её поудобнее.

Старик пошевелился.

— Фердинанд! — пробормотал он.

«Что ему снится?» — подумал Адам испуганно.

— Фердинанд?.. — ещё тоскливее повторил старик. — И ты здесь,

Наталия? Мои дорогие заблудшие дети!

«Ах, зачем я ему о нём написал, — досадовал Адам. — Может быть, он бы дядю давно забыл. А теперь, когда умерла и тётя, он так много думает о них, что они ему даже снятся. Хоть бы узнать какие-нибудь подробности от маркиза Орано; но он явно избегает разговора об этом. Вот если бы дедушка сам его спросил…»

Адам ещё немного постоял возле дедушки, но тот не проснулся. Тогда Адам повернулся и ушёл. Когда он проходил мимо пышно цветущего куста роз, его щёки коснулась веточка. Он повернулся и отломил веточку с розой, подумав: «Она украсит головку Маргиты; как она ей будет к лицу!». Он попытался заглушить в себе нежные чувства, но не смог. «Я ведь тёте обещал, что сделаю её счастливой, — подумал он, — а у меня так мало возможностей побаловать её. Поездка и похороны заняли почти неделю. Она много времени уделяла Никуше, а теперь с приездом профессора я опять загружен работой в Подолине. Мы ещё так мало говорили друг с другом, собственно, один только раз на балконе…»

Адам снова вспомнил тот момент, когда Маргита в своей скорби, ища у него утешения, прильнула к нему. И теперь, когда его сердце сильнее забилось от желания повторения того сладостного мгновения, под чьими-то ногами заскрипел песок, что прервало его воспоминания. Он поднял голову и увидел Маргиту. Она шла ему навстречу. На руке её висела снятая с головы шляпка с венком свежих полевых роз. Она шла задумавшись, и Адам едва успел скрыться за кустамида обочине, чтобы, когда она поравняется с ним, заключить её в объятия. «Она прекраснее всех роз», — подумал он.

— Адам, это ты? — испуганно произнесла она.

Он обнял её, но она и не пыталась освободиться. Наоборот, синие её глаза так засветились, что в сердце молодого человека ещё сильнее вспыхнул огонь.

— Да, я наконец выбрался из пыли древностей, чтобы подышать свежим воздухом действительности. Ты откуда идёшь с такой богатой добычей?

Она попыталась освободиться, но он её не отпускал.

— Я иду от Никуши, а вот это я собрала по дороге. Отпусти же меня, Адам! Раз ты уже здесь, то мне нужно приготовить ужин. Я и так слишком долго задержалась. Но я отцу написала письмо… Отпусти же меня, пожалуйста!

Он посмотрел на неё самым озорным взглядом.

— Я отпущу тебя только при том условии, что мы поприветствуем друг друга, как это подобает мужу и жене.

Она покраснела до корней волос. После короткой внутренней борьбы она, закрыв глаза, подставила ему свои губы для поцелуя.

«Может быть, — подумала Маргита, возбуждённая радостным чувством любви, он меня больше не будет так ласкать, если я дам ему прочитать письмо. Но Иисуса Христа и Его Истину я не оставлю даже ради-этого счастья».

— Маргита, — сказал он страстно, — неужели ты не хочешь меня поцеловать? Конечно, я этого не заслуживаю. Ты не можешь забыть те неразумные слова из моего письма…