Стихотворения и поэмы - Андреев Даниил Леонидович. Страница 5

1934

Миларайба

Позади – горы, белый шёлк снега,
А внизу – пажить и луг зелёный.
Там, внизу, – селенье:
Там идет стадо,
Пастухи смеются,
Мычат яки,
И с одной чаши – к другой чаше
Перепархивают по цветам пчёлы.
– Голоса Времени, – друзья сердца!
Это – лишь узоры, пёстрый шёлк Майи,
Это – только тени моего сознанья,
Погружённого, навсегда слитно,
В Вечно-Сущее,
В глубину света…
– Голоса Времени, – плеск ручьёв жизни!
Зацвела Юность,
Как бутон мовы.
Я ушёл рано с белых гор Дзанга,
Я скитался долго по шумному миру,
Предаваясь страстям и бурям.
В городах – пели, трудились люди,
И купец в дороге понукал мулов…
– Голоса Времени! Игра Майи!
И в обитель скорбных я ушел, плача:
Бодисатв молил я, заклинал духов,
Духов злых и добрых,
Что в лесах и в реках,
И в порывах ветра снуют шумно…
И постиг ум мой:
Нет врагов у сердца,
Чей исток в небе, в Истинно-Сущем…
– Голоса Времени, – голоса братьев!
И теперь – только
Душистый ветер
Колыхает ветви над моей пещерой,
Да летят птицы,
Идут люди,
Прибегают волки вести беседу
О путях спасенья, о смысле жизни…
– Голоса Времени! Друзья сердца!

1935

Голоса веков

Палестинская мелодия

Гладит предутренний ветер вечно-священные
           камни.
Над Галилеею грустной руки воздел муэдзин.
Лижет бесшумное время прах Вифлеема
          и Канны,
И с минаретов вечерних слышно: Алла-иль-Алла.
Розовым встанут миражем храмы и рощи
          Дамаска,
Жены под светлой чадрою нижут сапфир и опал.
Лишь набегающий ветер, волн благосклонная
           ласка…
Смолкли призывные трубы Ангела, Льва
          и Орла.
Но, как и прежде, задумчивы те же рыбацкие
           мрежи,
Дремлют гроба крестоносцев, миррой и кедром
           дыша,
И разноликие толпы молятся снова и снова,
К плитам Господнего Гроба с моря и суши спеша.

1930-е

Серебряная ночь Пророка

Над белостенною Меккою —
                    гибкой планеты хвост,
Дух песков накалённых
                    и острых могучих звёзд.
Звёзды вонзают в душу
                    тысячи звонких жал
Благоговейный трепет
                    сердце пророка сжал.
Слышится ближе, ближе
                    шум непомерных крыл:
Конь с человеческим ликом
                    россыпи неба скрыл;
Грива – белыми волнами, сам он – словно
                                                  туман;
          Имя коню – Молния,
                                        эль-Бохран.
Мчит пророка на север десятикрылый гонец,
Хлещет сирийский ветер,
                              душит, и наконец,
Весь запылён пустынею,
                              сполохами палим,
Сходит ночной наездник
                              в спящий Иерусалим.
В уединённом храме
                              ждут Моисей и Христос,
Вместе молятся трое
                              до предрассветных рос.
И в выси, откуда Солнце
                              чуть видимо, как роса,
Конь ездока возносит
                              на Первые Небеса.
Иерархи́и гигантские ширятся впереди:
Между очами ангела – тысяча дней пути…
Но на последнее Небо глагол непреклонный звал:
Скрывают лицо Аллаха
                              семьдесят покрывал,
И за покрывалами – голос, как ста водопадов
                                                            шум,
Как опоясанный громом
                              и молниями
                                                  самум:
– Восстань и гряди, избранник, вдоль всех
                                                  городов и стран,
Провозглашай народам
                                        Мой истинный Аль-Коран! —
Головокруженье… омут…
                                            отпрянувшие Небеса,
Звёзды, летящие вверх… Гаснущие голоса…
Толща холодных туч…
                                 Старый кирпич
                                                       стен…
Ещё не остывшее ложе
                                            и плоти свинцовый плен.
По-прежнему бдит над Меккой
                                            белой кометы хвост,
Дух песков остывающих
                                            и острых могучих звёзд.

1933

Бар-Иегуда Пражский

Ветер свищет и гуляет сквозь чердак.
На гвозде чернеет тощий лапсердак.
Жизнь – как гноище. Остру́пела душа,
Скрипка сломана и сын похоронён…
Каждый вечер, возвращаясь без гроша,
Я, как Иов прокажённый, заклеймён.
Даже дети сквозь кухонный гам и чад
«Вон, явился Богом проклятый!» – кричат.
И за милостыней рынком семеня,
Гневом Вышнего терзаем и травим,
Я кусаю руку, бьющую меня,
Как бичуемый пророком Мицраим.
А в колодце полутёмного двора —
Драки, крики, перебранка до утра.
Разверну ли со смирением Талмуд —
Мудрость пра́отцев строга и холодна:
Точно факелоносители идут
С чёрным пламенем святые письмена.
И тогда я тайну тайн, врата ворот,
Разворачиваю книгу Сефирот.
К зыби символов в двоящемся стихе
Приникаю, как к целебному ключу,
Имя Господа миров – Йод – хэ – вов – хэ —
Онемевшими устами лепечу.
Так сегодня я забылся, и во сне,
Вот, виденье громовое было мне.
Видел я одновременно все края,
Всё, что было и что будет впереди…
Синим сводом распростёрт над миром Я,
Солнце белое горит в моей груди.
Мириады светоносных моих рук
Простираются в волнующийся круг,
Свет и жар – неистощимые дары —
Мечет сердце, как бушующий костёр,
И, рождаясь, многоцветные миры
Улетают в раздвигаемый простор…
Я проснулся, полумёртвый. Тьма везде.
Лапсердак висит, как тряпка, на гвозде.