Разведка — это пожизненно - Радченко Всеволод Кузьмич. Страница 3

Глава третья. В Первом Главном

Ещё в первый год моей работы в аппарате разведки во французском подразделении произошло событие, повлиявшее на перипетии моей судьбы в разведке. Я сидел в комнате с другом, молодым товарищем Соколовым, который работал в отделе уже года три. Он вёл все дела по контрразведывательной линии во Франции. У него был большой сейф, точнее металлический шкаф, полный папками с делами. Формуляры на агентуру, рабочие дела агентов, дела на различные объекты спецслужб в стране, наблюдательные дела по различным враждебным организациям (эмигранты, троцкисты и т. д.) и, наконец, дела по советской колонии. Всего более сотни томов — полный шкаф. В это время у меня ещё особого задания не было, и я с интересом следил, как Соколов только по памяти давал справки на запросы архива («проверки») о различных лицах, поставленных на учёт по всем своим делам. Он писал ответы сам или диктовал мне, не заглядывая в сейф. Ответ был ясен: «кто, где, когда» или «проходит другое лицо, совпадение случайно». Он помнил тысячи имён и для убедительности предлагал мне иногда проверить его ответ, найдя имя в одном из дел. Ошибок не было. Вердикт был ясным и окончательным. Ответ шёл в архив за его подписью.

В тот день меня вызвал заместитель начальника отдела. Он будничным тоном сказал, чтобы я «принял дела» у Соколова. На мой вопрос: «Какие дела?» — ответ был простым: «Все! Завтра доложишь, что приказ выполнен».

Не совсем понимая, что это всё значит, я сообщил об указании Соколову. Тот для верности переспросил, но тут же сказал, чтобы я переписывал из его личного формуляра дела в свой и сверял их «наличие». Создавалось впечатление, что Соколов был готов к такому повороту событий. Он только заметил: «Убирают совсем. Как еврея». Я принял шкаф с делами и стал «хозяином» огромного (как я потом понял) богатства нашей службы — всех дел по спецслужбам Франции и других дел контрразведывательного направления в этой стране.

Соколов больше не появлялся, он был переведён в архив даже не госбезопасности, а в архив органов милиции. Случай был не единичным. По той же причине в Самару был откомандирован зам. начальника европейского отдела Лапин, уволился сотрудник отдела Гарнунг (он говорил, что ведёт своё происхождение от шведских корней, но это, видимо, не убедило «кадры»).

Прошло много лет, прежде чем я узнал, что 22 февраля 1953 года по указанию Сталина по всем подразделениям государственной безопасности, то есть МГБ, был издан приказ о немедленном увольнении всех лиц еврейской национальности вне зависимости от звания, занимаемой должности, стажа работы и возраста. В дополнении к приказу уточнялось, что увольнение должно быть проведено в течение одного дня, и все дела, которые вели эти лица, должны быть переданы 23 февраля сего года. Теперь я понимаю причину приказа «принять срочно все дела у Соколова к утру следующего дня».

Мои впечатления от увиденных дел, от понимания наших «возможностей» в этой стране были тогда очень сильными. Я со рвением принялся за изучение материалов и вскоре приступил к анализу самого сложного группового агентурного дела. По этому делу поступали к нам уже несколько лет ценнейшие материалы, но в то же время имелся ряд сомнений, даже подозрений, что от нас преднамеренно скрывают некоторые важные факты, или что это вообще во многом могла быть дезинформация.

Я провёл возможную сверку подтвердившихся фактов, сгруппировал все возможные сомнения, проработал ряд материалов по «рабочим делам» источников, в том числе по документам на языке. Анализ позволил отмести имеющиеся подозрения. Получилось страниц сорок. И. о. начальника отдела Борис Малинин внимательно прочёл мой анализ и похвалил. Малинин пришёл в разведку из белорусских партизан, к которым был заброшен по линии НКВД во время войны. Храбрый, добрый и открытый человек. Но в отделе ему было непросто. Он говорил: «Третий год изучаю французский язык, но пока лишь на втором семестре».

Совпало так, что отчёт отдела по французской линии был поставлен на заслушивание у нового начальника разведки Панюшкина. Панюшкин пришёл в разведку с должности заведующего отделом ЦК, а ранее был послом в Китае. Очевидно грамотный политик, но в самой разведке человек новый, Малинин, чтобы не наговорить «лишнего» в докладе по широкому кругу вопросов работы во Франции, предложил Панюшкину послушать результаты анализа важного группового агентурного дела, т. е. то, что было в моей записке. Для этого я был приглашён прямо к начальнику разведки. На заслушивании присутствовал первый заместитель начальника ПТУ генерал Сахаровский. (Вскоре он стал начальником разведки.) Мой доклад заинтересовал Панюшкина, да и Сахаровского. Возникали дополнительные вопросы, и даже обсуждение. Заслушивание продолжалось часа полтора. Малинин больше молчал, но остался очень доволен результатами нашего похода к «большому» шефу.

Примерно к концу первого года работы в аппарате Первого Главного управления дежурный передал мне приказ явиться в обозначенный им кабинет (на седьмом этаже старого здания). Время было назначено на 23.30. Тогда такое позднее приглашение не удивляло, так как вся служба сидела на своих местах часто до глубокой ночи. Я, конечно, быстро выяснил, кто занимает указанный кабинет. Это был кабинет Судоплатова, начальника специального подразделения «террористического отдела»; отдел числился в ПГУ, но при этом пользовался полной самостоятельностью. Я зашёл доложить о полученном мной вызове своему начальнику. Он выслушал меня, но осторожно воздержался от каких-либо рекомендаций. В 23.30 я явился на седьмой этаж в указанный кабинет. В приёмной сидел не секретарь, а, видимо, дежурный офицер в форме майора. Мне предложили подождать. В ожидании я просидел минимум полчаса. Такое ожидание, я думаю, входило в сценарий «приёма» у Судоплатова. Наконец майор был вызван в кабинет и затем пригласил меня войти. Я вошёл. Большой тёмный кабинет, верхний свет не горит, включена только настольная лампа. За столом в полумраке сидел человек. Он предложил мне сесть за приставной столик и, ничего не объясняя, задал два или три вопроса по моей биографии. Здесь я увидел, что в стороне, у стены горит маленькая лампочка, стоит ещё одни стол, сидит человек и что-то записывает. В этот момент хозяин кабинета вдруг попросил меня рассказать о делах, которые я вёл лично. Не задумываясь, я отчеканил, что информацию по этому вопросу могу докладывать только своим прямым начальникам или кому-либо по их указанию. «Чтобы вы понимали мою компетентность, — заявил Судоплатов (а это был он), — вот ваше личное дело». Он протянул мне папку — моё досье. Положив папку на столик, я начал листать дело. В этот момент Судоплатов перегнулся через стол и вырвал у меня папку. Он из-за своей оплошности (конечно же, он не должен был давать мне моё досье) был просто взбешён и заявил, что я могу идти. Больше я никогда не сталкивался со службой Судоплатова. Может быть, ещё и потому, что вскоре после осуждения Берии в июле 1953 года «террористический отдел» был ликвидирован, а сам Судоплатов приговорён к десяти годам тюрьмы, тогда это был высший срок тюремного заключения. Он провёл все десять лет, от звонка до звонка, в известной Владимирской тюрьме.

Хочу сказать, что моя работа по всем полученным мною делам как бы ввела меня в круг людей из разных подразделений контрразведки. Я был хорошо знаком с Григорием Фёдоровичем Григоренко, бывшим зампредом КГБ и начальником Второго Главного управления. Григоренко был заместителем начальника службы «А», когда я там был начальником направления контрразведки, и являлся моим непосредственным начальником. Человек недюжинного ума и сильной воли.

Я хорошо знал Филиппа Денисовича Бобкова, первого зампреда КГБ. Бобков Филипп Денисович был начальником политической контрразведки госбезопасности страны, как он сам озаглавил свою книгу, «Записки начальника политической контрразведки». Филипп Бобков — умный и далеко не ординарный человек, хорошо знающий все тонкости работы чекист.