Мы из ЧК - Толкач Михаил Яковлевич. Страница 3

Вечером только и разговора было о том, как ребята проверяли мою бдительность и как я вел себя храбро.

Нифонтов пришел в наш клуб. На стол положил круглые черные пластинки.

— Важное дело, ребята. Тут записаны речи Ильича.

— Вот здорово! — загорелся Павел. — Раструб в пасть окна. И голос Ленина — на всю станцию!

— Тут и Демьяна Бедного песни. Специально для красноармейцев. Еще, ко́мса, сообразите насчет кипятка. Эшелоны идут часто, прислуга не поспевает.

А Павел уже поставил первую пластинку, и в комнате зазвучал ленинский говорок:

— Товарищи — красноармейцы! Капиталисты Англии, Америки, Франции ведут войну против России. Они мстят Советской рабочей и крестьянской Республике…

Мы до глубокой ночи слушали пламенные слова Владимира Ильича. И с тех пор, как только на станции останавливался красноармейский поезд, комсомольцы включали граммофон. И над путями гремели зажигательные речи Ленина:

— Товарищи — красноармейцы! Стойте крепко, стойко, дружно! Смело вперед против врага! За нами будет победа. Власть помещиков и капиталистов, сломленная в России, будет побеждена во всем мире!

Пока фронтовики слушали Владимира Ильича, наши ребята в ведрах разносили по вагонам кипяток.

Заключали наши агитационные передачи песни на слова Демьяна Бедного.

Однажды вызвал меня Денис Петрович, посадил рядом и по-отцовски взъерошил мой чуб:

— Явишься к Феде Орлову в губком комсомола. Рекомендуем тебя, Громов, в Дашковские казармы. Организуй там молодежь, крепи комсомол! Жаль отпускать такого боевого парня, а надо. Ну что ж, держи марку железнодорожника!

Дашково урочище — это за Ямской слободой. Там жили рабочие кирпичного завода. Ребята и девчата избрали меня секретарем комсомольской ячейки. Приходилось утрами топать через весь город. Доводилось ночевать в комнате ячейки: тревоги следовали за тревогами — в губернии подымались кулацкие банды. На юге зверствовали атаман Краснов и генерал Мамонтов. Белочехи захватили железную дорогу от Самары до Байкала. На Волге объявилась власть меньшевиков и эсеров. В Оренбурге — палач Дутов. В Омске — Сибирская Директория. Советскую Республику схватили за горло враги.

И черной молнией весть: в Петрограде убит председатель ЧК Моисей Соломонович Урицкий. А вслед за этим:

— Покушение на Ленина!

Загудела трудовая Рязань:

— Кровь за кровь!

Почти из каждой семьи рязанцев ушел мужчина в Красную Армию.

Ни одной ночи не проходило без стрельбы. Патрули задерживали переодетых офицеров царской армии, пробиравшихся к Деникину, кулацких сынков, юнкеров, бандитов. Лабазники Рязани нападали на угольные поезда и растаскивали топливо, идущее в голодную Москву и раздетый Петроград.

Как-то в станционный комсомольский клуб завернул Нифонтов. Худой, пожелтевший от недосыпания. Голос грубый, а слова злые. Раскуривает трубку. Она шипит и трещит, как рассерженная.

— Тугие времена пошли, комса! Вам жить да бороться. Вот и примите в сердце такой поганый случай. Как нашего брата — ротозея враги охмуряют. Был у меня давний дружок. Колька Балабанов. В партию большевиков записался в партийную неделю. Ну и назначили его продовольственным комиссаром в Ряжский уезд. Блюди, мол, интересы народа!

Тогда же из губпрода послали в Ухолово некоего Белякова. Вертлявый человечишко, а хитрый — поискать надо. Но грамотей! Ну и назначили его заведующим элеватором. А с ним жена, красивая, из купеческого племени, наша рязанская…

Нифонтов откашлялся.

— Едет, значит, Колька в Ухолово. С проверкой. Ну, Беляков зовет его ночевать. Глянул Балабанов на женку — и взыграл, как жеребец стоялый! Глаз не сводит. А как хлопнули по стакану самогонки, и совсем дурью опутался. Будто умом рехнулся парень. Другой раз и не надо ехать в Ухолово, а едет. Заведующий смекнул, чего надобно комиссару. А рыльце-то у Белякова не то, что пухом, а щетиной обросло. Набрал к себе бывших мельников да кулаков. Наши люди сигналят:

— Хлеб крадут!

А Балабанов, знай, любезничает с жинкой заведующего и на тревогу чихает. Беляков идет дальше. Как только Колька на порог к нему, так хозяин в Рязань, дела, мол, неотложные. Ну, Колька, значит, ночевать. И не устоял комиссар. Женка сама к нему в постель… А Белякову того и надо. Сплавляет хлеб купцам да спекулянтам. Чекисты чуют: грязное дело! И послали своего хлопца сторожем на элеватор. Ну, когда крупная сделка, так сторожа в сторону. А он молчит да на ус мотает. Приглядывается. А дело-то оборачивалось не простой кражей. Балабанов совсем стреножился с этой шлюхой. Беляков подобрал людей и приготовился поджечь элеватор с хлебом. Ждал сигнала. Ну, а чекист стукнул своим. Явились они в Ухолово ночью, горяченьких повязали. А заодно и Кольку. И выяснилось, что Беляков был крупным буржуйским шпионом.

Мне ярко представилось, как чекист выслеживал шпиона и, может быть, впервые захотелось самому распутывать хитрые замыслы врагов. То был сильный толчок, определивший весь мой жизненный путь. Я сказал себе: «Буду чекистом!»

— К чему мои разговоры? — спросил Нифонтов и сам же ответил: — К тому, что нельзя нам терять революционную бдительность. Враг очень хитрый, коварный и злобный. Мотай, братва, на ус!..

А на следующую ночь в Рязани ударила тревога. Комсомольцы сбежались в казармы, как было указано заранее расписанием. Курим махорку. Едучий дым коромыслом. Павел Бочаров рядом: вспоминает первые дни организации Соцмола.

— Где теперь сынок начальника путейского? — вслух подумал я.

— Затесался в какую-то банду. Погиб в стычке с чоновцами! — без сожаления ответил Бочаров.

Пашка стал еще непримиримее. Гимназический мундирчик истрепался. Длинные руки Пашки далеко высовывались из коротких размохрившихся рукавов. Курносый, взъерошенный, с быстрыми глазами, говорил он резко и уверенно:

— Ты взял на учет дашковскую контру?..

— Откуда там контрики? Так, больше извозчики…

— Каждый хозяйчик готов душить революцию! Ты про красный террор слыхал?..

В это время далеко впереди на помост поднялся Нифонтов:

— Товарищи! Кавалерийские банды Мамонтова прорвали фронт и грозят Козлову, — зычно, митингово заговорил Денис Петрович, отсекая слова взмахом руки. — В городе объявляется военное положение. Набираем добровольцев.

— Рубанем буржуйских сынков! — радовался Павел, кидая кепчонку на затылок.

Все курят — дым глаза ест. У столика, где примостился бородатый учитель, создалась очередь. Павел в числе первых. Записался и я.

А когда дома сказал об этом, мама расплакалась:

— Детей в войско… Где же такое видано?..

Маме вторили мои сестры. Отец отмалчивался. Но по глазам я видел: на этот раз и он против моего порыва.

— Все ребята идут на войну, а мне что же, голубей гонять?

— Схожу-ка я к Денису. — Отец собрался к Нифонтову. — Неужели власти намерены комплектовать армию из молокососов.

Я встал в дверях и руками уперся в косяки.

— Отец!

Должно быть, вид у меня был решительный. Отец расстроенно махнул рукой, швырнул форменную фуражку в закуток:

— Черт с тобою!

С тяжелым сердцем забрался я на чердак, к своим голубям…

Кроме десантной группы железнодорожники готовили бронелетучку. В товарном вагоне выломали боковые стенки и сложили из мешков с песком брустверы. В открытых бойницах установили пулеметы. Так же оборудовали и платформы. А на паровозе смонтировали броневые плиты.

Костя Ковалев написал аршинными буквами по бортам: «За власть Советов!»

Ревком и Учполитотдел остались довольны: задание командования фронта и Реввоенсовета было выполнено в срок. Денис Петрович, ежедневно осматривавший бронелетучку, подсказал:

— Лозунгов надо поболее.

И Костя Ковалев ко дню отправления на фронт изукрасил бронелетучку. На паровозе — «Смерть белякам!» А на последней платформе — «Мир — хижинам, война — дворцам!» На дымовой коробке паровоза — яркая алая звезда.

Провожать добровольцев на вокзал пришла добрая половина тогдашней Рязани. Играл духовой оркестр. Настроение у всех тревожно-приподнятое.