Курская битва. Оборона. Планирование и подготовка операции «Цитадель». 1943 - Букейханов Петр Евгеньевич. Страница 20

Действительно, для сравнения, германское командование с самого начала Второй мировой войны также использовало и даже расширяло практику репрессий в отношении своих военнослужащих, чтобы укрепить дисциплину и повысить боеспособность армии, однако в испытательных частях и испытательных батальонах немецкого вермахта (аналоги советских штрафных подразделений) служило, по разным оценкам, всего от 82 до 110 тысяч человек, к смертной казни было осуждено менее 66 тысяч военнослужащих (безвозвратные небоевые потери германских вооруженных сил в ходе Второй мировой войны составляют 191 тысячу человек, из которых 125 тысяч умерло от заболеваний, а остальные погибли в результате несчастных случаев, покончили жизнь самоубийством или были казнены по приговорам военных судов [146]; при этом, по материалам журнала «Шпигель» от 29 июня 2007 года, за время войны немецкими военными судами было приговорено к смертной казни за измену и дезертирство около 30 тысяч солдат и офицеров вермахта), число отправленных в концентрационные лагеря из вермахта в период с 1938 по 1944 год насчитывало около 1 тысячи военнослужащих, а количество отбывающих наказание в полевых штрафных лагерях вермахта к 1 октября 1943 года достигло около 27 тысяч человек [147]. Следовательно, максимальное число осужденных немецких солдат и офицеров не превышало 200 тысяч человек, что в абсолютном выражении почти в 5 раз меньше, чем в Красной армии. Принимая во внимание, что в Германии за годы войны в вооруженных силах состояло около 21,1 миллиона человек, а в СССР – 34,5 миллиона человек (с учетом уже служивших до начала войны) [148], число осужденных немецких солдат и офицеров составляет около 1 % от общего количества мобилизованных, а советских – 3 %.

С другой стороны, нельзя также не учитывать, что кадровое советское офицерство – эта, по мнению историка и журналиста Ю. Мухина [149], в большинстве своем паразитическая прослойка общества, пригодная только для достижения карьеристских целей в условиях мирной службы и парадов, постепенно заменялась офицерами «по призванию», выходцами из различных социальных слоев, разных профессий, гораздо более подходящих для командования и прошедших естественный отбор в боевых условиях (например, маршал Баграмян указывает [150], что среди офицеров одной из лучших дивизий 11-й гвардейской армии Западного фронта своими выдающимися качествами отличался командир полка Николай Харченко, до войны работавший зоотехником). Новое офицерство, которое с 1943 года составляло на фронте большинство среди младшего и среднего начальствующего состава Красной армии, обеспечило лучшее качество командования и более высокий уровень доверия со стороны солдат, в то время как немногие остававшиеся кадровые офицеры оседали на высших командных должностях, в крупных штабах или тыловых органах управления [151]. Причем эти так называемые «кадровые» советские офицеры не имели даже преимущества в специальном военном образовании. Например, в 5-й гвардейской танковой армии, соединения которой оказали серьезное влияние на ход и результаты Курской битвы, в оперативном отделе штаба армии только его начальник имел высшее образование, а среди двадцати командиров танковых, механизированных и мотострелковых бригад всего трое закончили военные академии, в то время как большинство остальных получили подготовку на различных краткосрочных курсах усовершенствования командно-начальствующего состава [152].

Учитывая все изложенное, это означало, что основное влияние на исход борьбы на советско-германском фронте в конце 1942 года стали оказывать исключительно военные факторы. Однако в военном аспекте вслед за стратегией блицкрига перестала оправдывать себя и оперативно-тактическая схема блицкрига – глубокие прорывы с выходом на коммуникации противника подвижных танковых и механизированных соединений, успешно осуществлявшиеся благодаря тесному взаимодействию на поле боя моторизованных и механизированных артиллерийских и пехотных частей, танков и авиации. Немецкая армия за первые полтора года войны на Восточном фронте показала все оригинальные оперативные и тактические схемы и решения, нарабатывавшиеся германцами в течение столетий и в полной мере реализованные благодаря техническим инновациям и высокой боевой выучке вермахта. После этого планы и действия немецких военачальников перестали быть неожиданными для советского военного руководства и фронтового командования (в мемуарной литературе советских «полководцев-победителей» было принято снисходительно упоминать о шаблонном мышлении немецкого генералитета), а разработать что-либо принципиально новое в области оперативного искусства германский Генеральный штаб не сумел, да и вряд ли это было возможно. Соответственно органы управления Красной армии перестали допускать те ошибки, вынуждаемые оперативными и тактическими комбинациями немцев, которые могли принести противнику крупный успех оперативного или даже стратегического характера, как это было в начале войны. Как следствие, решающее значение для хода и результатов боевых действий приобрели количественные факторы соотношения сил и средств, так что военное поражение Германии стало только вопросом времени.

Благодаря прочности тыла и жестоким мерам по укреплению трудовой и воинской дисциплины Красная армия, потерпевшая в 1941–1942 годах ряд поражений, катастрофических для любой европейской армии любой европейской страны, не развалилась окончательно, а постепенно восстановила свою боеспособность и продолжала сопротивление, накапливая боевой опыт.

Высшее военное руководство Германии осознало крах своей наступательной стратегии на Восточном фронте после битвы под Сталинградом. 1 февраля 1943 года, на совещании в ставке главного командования вермахта, Гитлер вынужден был отметить, что «…возможность окончания войны на Востоке посредством наступления более не существует» [153].

Соответственно, по мнению известного английского военного специалиста генерала Джона Фуллера (John Fuller) [154], в марте 1943 года Гитлеру уже стало ясно, что предотвратить поражение в войне можно только политическими средствами (действительно, вовремя не использовав политические средства для обеспечения успеха стратегии молниеносной войны на Восточном фронте, затем понадобилось прибегнуть к ним, чтобы попытаться избежать разгрома на этом театре военных действий. – П.Б.). Теперь руководству Германии следовало противопоставить русским их англо-американских союзников, используя, прежде всего, страх европейцев и американцев перед вторжением Красной армии и одновременно недоверие, подозрения и опасения коммунистического руководства СССР по поводу действительных намерений правящей элиты капиталистических стран. Свое мнение Фуллер обосновывает изменениями в характере немецкой пропаганды, которая летом 1943 года вместо лозунга завоевания жизненного пространства для немцев (нем. Lebensraum) [155] выдвинула лозунг защиты общеевропейского дома от азиатско-еврейского большевизма СССР и агрессии великих внеевропейских держав США и Великобритании – превращение Европы в крепость («Крепость-Европа», нем. Festung Europa) [156]. В связи с этим от немецкой армии в дальнейшем требовалось максимально затянуть военные действия, чтобы выиграть время для искусственного и естественного развития противоречий между русскими и их англо-американскими союзниками. Вермахт должен был оставить стратегию «сокрушения» (нем. Niederwerfungstrategie) и перейти к стратегии «истощения» (нем. Ermattungstrategie).