Тайна 21 июня 1941 - Чунихин Владимир Михайлович. Страница 36
Нет, это что-то уже совсем невероятное. Через сколько минут им надо приехать, Жуков помнит и передаёт с точностью. Но вот, во сколько он и Тимошенко приехали к Сталину, он не указывает снова. Получается, что опять где-то в том же самом диапазоне, между 17.00 и 23.00.
Дальше.
Ватутин выскакивает из кабинета Сталина и летит передавать директиву.
Вопрос тот же. Скучный.
Сколько в этот момент показывали часы? Большая стрелка и маленькая стрелка.
Снова — молчание.
Тимошенко и Жуков выходят из кабинета Сталина.
В котором часу?
Неизвестно.
Едут в наркомат.
Приезжают.
Когда?
Теперь Жуков, наконец, отвечает.
«…Давно стемнело. Заканчивался день 21 июня. Доехали мы с С.К.Тимошенко до подъезда наркомата молча, но я чувствовал, что и наркома обуревают те же тревожные мысли. Выйдя из машины, мы договорились через десять минут встретиться в его служебном кабинете…»
Такой вот ответ.
Стемнело. Давно. И день заканчивался.
День, вообще-то заканчивается, строго говоря, около 24 часов.
Правда, и про 23 часа можно сказать так же. И про 22 часа.
Если говорить применительно к чисто литературным вздохам под луной.
И только после звонка генерала Кирпоноса мы начинаем, наконец, ориентироваться в точном времени событий. С 24 часов.
Поэтому задам я ещё один вопрос.
А вам не кажется, что великий полководец, рассказывая о вечере 21 июня 1941 года, умышленно не стал давать к рассказанному абсолютно никакой, даже приблизительной, привязки по времени?
Вопрос не так мелок, как может показаться на первый взгляд. Потому что, напомню ещё раз о том, что мемуары Жукова лежат в основе представлений современной исторической науки о начале Великой Отечественной войны.
Так в чём же дело?
Вы можете, конечно, ответить автору. Ну и что? Зачем это надо было Жукову — темнить со временем происходивших событий?
В том-то и дело, что причина для этого была.
Веская причина.
Честно говоря, я более веской себе и не представляю.
В 1969 году, когда впервые были изданы воспоминания Жукова, и уж, конечно, во время их написания, шансов у читателей узнать о каких-то подробностях того времени не было вообще. Так же молча подразумевалось, что этих шансов у них, конечно же, никогда и не будет.
Поэтому написанное проверить будет невозможно. Так же невозможно будет восстановить и то, о чём тогда так тщательно умалчивалось.
Но вот прошло время. Документов, конечно же, и сейчас кот наплакал. Но всё же появилось кое-что. Иногда совсем неожиданное кое-то.
И невероятно интересное.
Я имею в виду опубликованные записи личного секретаря Сталина — Поскрёбышева, которые обычно именуют «Журналами записи лиц, принятых И.В.Сталиным».
Смотрим записи за июнь 1941 года.
21 июня.
Жуков был в кабинете Сталина в этот день один раз.
Согласно этим записям, вошёл он в двери этого кабинета в 20 часов 50 минут.
Теперь мы с вами можем установить это совершенно точно.
Таким образом, можно реконструировать и время звонка Жукова Сталину. А через него — и время звонка Жукову генерала Пуркаева. Поскольку Сталин приказал ему приехать через 45 минут, то звонил Жукову Пуркаев самое позднее где-то в 20.00–20.05. Но никак не позднее, потому что к Сталину обычно по его вызову не опаздывали.
Итак, мы с вами можем установить более-менее точно время, с которого Жуков начинает описание событий вечера 21 июня 1941 года.
Примерно 20 часов. Но не позднее.
Вышел Жуков из кабинета Сталина (опять же по записям в том же самом журнале) в 22 часа 20 минут.
Ну и какая здесь тайна? Какой здесь туман? Зачем было городить огород со всеми этими пресловутыми умолчаниями?
Не спешите.
На самом деле огород здесь получается очень выразительный. И становятся в нём видны весьма развесистые растения.
Но сначала давайте отвлечёмся ненадолго от мемуаров Жукова и пресловутого журнала.
Посмотрим другие мемуары, человека тоже весьма знающего и не менее в то время высокопоставленного.
Слово наркому Военно-морского флота Союза ССР адмиралу Николаю Герасимовичу Кузнецову.
Накануне.
…Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С.К.Тимошенко:
— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне. Быстро сложил в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова, пошел вместе с ним. Владимир Антонович захватил с собой карты. Мы рассчитывали доложить обстановку на морях. Я видел, что Алафузов оглядывает свой белый китель, должно быть, считал неудобным в таком виде идти к Наркому обороны.
— Надо бы надеть поновее, — пошутил он. Но времени на переодевание не оставалось.
Наши наркоматы были расположены по соседству. Мы вышли на улицу. Дождь кончился, по тротуару снова прогуливались парочки, где-то совсем близко танцевали, и звуки патефона вырывались из открытого окна. Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С.К.Тимошенко.
Маршал, шагая по комнате, диктовал. Было все еще жарко. Генерал армии Г.К.Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.
Семен Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну.
Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной — на трех листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.
Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:
— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?
— Разрешено.
Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:
— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!
Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!..
…В наркомате мне доложили: экстренный приказ уже передан. Он совсем короток — сигнал, по которому на местах знают, что делать. Все же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого. Берусь за телефонную трубку. Первый звонок на Балтику — В.Ф.Трибуцу:
— Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один — боевую. Повторяю еще раз — боевую. Он, видно, ждал моего звонка. Только задал вопрос:
— Разрешается ли открывать огонь в случае явного нападения на корабли или базы?
Сколько раз моряков одергивали за «излишнюю ретивость», и вот оно: можно ли стрелять по врагу? Можно и нужно!
Командующего Северным флотом А.Г.Головко тоже застаю на месте. Его ближайший сосед — Финляндия. Что она будет делать, если Германия нападет на нас? Есть немало оснований считать, что присоединится к фашистам. Но сказать что-либо наверняка было еще нельзя.
— Как вести себя с финнами? — спрашивает Арсений Григорьевич. — От них летают немецкие самолеты к Полярному.
— По нарушителям нашего воздушного пространства открывайте огонь.
— Разрешите отдать приказания?
— Добро.
В Севастополе на проводе начальник штаба И.Д.Елисеев.
— Вы еще не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность?
— Нет, — отвечает Иван Дмитриевич.
Повторяю ему то, что приказал Трибуцу и Головко.
— Действуйте без промедления! Доложите командующему…
…Как развивались события в ту ночь на флотах, я узнал позднее. Мой телефонный разговор с В.Ф.Трибуцем закончился в 23 часа 35 минут. В журнале боевых действий Балтийского флота записано: «23 часа 37 минут. Объявлена оперативная готовность N1».
Люди были на месте: флот находился в повышенной готовности с 19 июня. Понадобилось лишь две минуты, чтобы началась фактическая подготовка к отражению удара врага.
Северный флот принял телеграмму-приказ в 0 часов 56 минут 22 июня. Через несколько часов мы получили донесение командующего А.Г.Головко: «Северный флот 04 часа 25 минут перешел на оперативную готовность N1».
Значит, за это время приказ не только дошел до баз, аэродромов, кораблей и береговых батарей — они уже успели подготовиться к отражению удара.
Хорошо, что еще рано вечером — около 18 часов — я заставил командующих принять дополнительные меры. Они связались с подчиненными, предупредили, что надо быть начеку. В Таллине, Либаве и на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле и Пинске, в Полярном и на полуострове Рыбачий командиры баз, гарнизонов, кораблей и частей в тот субботний вечер забыли об отдыхе в кругу семьи, об охоте и рыбной ловле. Все были в своих гарнизонах и командах. Потому и смогли приступить к действию немедленно.
Прошло лишь двадцать минут после моего разговора с вице-адмиралом Трибуцем — телеграмма еще не дошла до Таллина, — а оперативная готовность № 1 была объявлена уже на Ханко, в Прибалтийской базе и в других местах. Об этом опять же свидетельствуют записи в журналах боевых действий:
«Частям сектора береговой обороны Либавской и Виндавской военно-морских баз объявлена готовность № 1».
В 02 часа 40 минут все корабли и части флота уже были фактически в полной боевой готовности. Никто не оказался застигнутым врасплох.
Позади были недели и месяцы напряженной, кропотливой, иногда надоедливой работы, тренировок, подсчетов и проверок. Позади были бессонные ночи, неприятные разговоры, быть может, взыскания, наложенные за медлительность, когда людей поднимали по тревоге. Многое было позади, но все труды, потраченные время и нервы — все было оправдано сторицей в минуты, когда флоты уверенно, слаженно и без проволочек изготовились к встрече врага…