Нелегалы 2. «Дачники» в Лондоне - Чиков Владимир. Страница 37
Вскоре машина въехала на территорию Уормвуд Скрабе и остановилась около группы надзирателей, среди которых находился уже и старший конвойный тюрьмы Стренджуэйс. Они провели Питера в больницу, где должным образом его внесли в тюремные книги, присвоили новый номер 6344 (в обращении к заключенному для удобства опускались первые две цифры, и Питера стали называть «сорок четвертым»), в который раз разлучив с собственным именем и фамилией.
Через неделю ему сделали первую операцию на руке (в последующие два с лишним месяца с его тела сняли более шестидесяти фурункулов).
Отсюда, из Уормвуд Скрабе, он написал Лонсдейлу ответ на его письмо:
Дорогой Гордон!
Прошу извинить за гадкий почерк. Не подумай, что писалось все это дрожащей старческой рукой в шерстяных перчатках, или о том, что вообще изменился мой почерк. Нет, Гордон, это все из-за того, что я пишу левой рукой из знакомой тебе тюрьмы Ее Величества, в больнице которой мне сделали операцию на правой руке.
Твое письмо я получил. Оно вызвало у меня волнения и счастье, особенно когда я читал о маленьком Арни. Разделяю твою радость и радость твоей семьи в связи с твоим возвращением в Польшу. [64]
Хелен, с которой я встречался два месяца назад, выглядела неплохо. И вообще она никогда не унывает, как это и подобает нашему несгибаемому сержанту.
Извини, Гордон, но писать я на этом кончаю, левая рука тоже не совсем еще здорова — с нее убрали как-никак восемь фурункулов.
Передавай нашу искреннюю любовь Галине и маленькому Арни.
Всего Вам доброго и светлого.
Получив это письмо, Конон Молодый понимал, что находящийся в тюремной больнице Питер особенно нуждается сейчас в хороших новостях и потому, не откладывая дело в долгий ящик, сразу же сел за стол и начал писать ему ответ:
Дорогой Питер!
Вне всякого сомнения, я прощаю твой скверный почерк, по мне пиши ты хоть левой ногой, лишь бы я получал твои письма. Если я и не сумею прочесть их, то Галина прочтет любой почерк, она ведь учительница и уже привыкла ко всяким почеркам.
Должен заметить, что и она, и наши дети много наслышаны о вас с Лоной, о вашей стойкости и мужестве, и потому просят передать вам обоим их любовь и восхищение силой вашего духа. Они надеются, что в один прекрасный день познакомятся с вами, и это служит дополнительным стимулом, особенно для Элси (моя дочь Елизавета), которая планирует в недалекой перспективе совершенствовать английский язык с вашей помощью.
Тебе, Питер, наверное, интересно знать, чем я теперь занимаюсь. Должен тебе признаться, я так занят своей семьей и встречами со старыми друзьями, что даже нет времени для просмотра газет, не говоря уже о чтении книг. И, очевидно, нет нужды говорить о том, что у меня всегда есть время много думать о вашей с Лоной судьбе и всегда писать вам. Знайте, вы мои самые дорогие и хорошие друзья и, думается, нет необходимости часто напоминать о моих чувствах к вам, особенно теперь, когда я — здесь, а вы еще там.
Желаю тебе, дорогой Пит, скорейшего выздоровления.
После лечения в тюремной больнице Питер заметно изменился внешне: ссутулился, поседел. Походка — и та стала другой: короче шаг, тяжелее поступь. Набравшись немного сил и здоровья в больничной палате, он все чаще стал подумывать о побеге и однажды даже поделился этой сокровенной мыслью с Блейком, а затем, по наивности своей предполагая, что дневники его теперь никто не проверяет, сделал 22 октября 1966 года легкомысленную запись:
«Мыслями своими все чаще обращаюсь к совершению побега. Еще 15 лет сидеть здесь — мочи нет. Чем больше задумываюсь об этом, тем безнадежнее кажется мне это дело. Шутка ли, около дюжины дверей с надежными засовами и вооруженными охранниками! Да и стены вокруг тюрьмы слишком высокие и к тому же с колючей проволокой. Чтобы вырваться на свободу, нужна помощь других. А кто здесь может помочь мне? Пожалуй, никто, кроме Бертрана [65]».
В тот же день, 22 октября 1966 года, — так уж совпало — Блейк осуществил побег из тюрьмы Уормвуд Скрабе.
Питер был рад за него и очень сокрушался, что не выразил ему в свое время твердого намерения совершить подобный же шаг. «Все единомышленники уже на свободе, мы последние остались, — размышлял он наедине с собой. — Но еще не все потеряно, — надо мне тоже разработать свой план побега. — Потом заколебался: — Ну хорошо, допустим, убегу я из тюрьмы, а как же Лона? Она же в другой тюрьме?.. Не оставлять же ее одну?!» Долго шла в нем внутренняя борьба мотивов, а потом произошло неожиданное: своим побегом [66] Джордж Блейк настолько растревожил «британского льва», что на другой же день неизвестные джентльмены в котелках допросили Питера: что мог он знать о подготовке побега. Но ничего нового, кроме упоминания о своем знакомстве с Блейком, он не сообщил. Рассерженные «джентльмены» с Уайтхолла порекомендовали тюремным властям перевести Питера Крогера в категорию «заплатников» [67] как человека особо опасного для Великобритании. Питер выразил тогда протест против незаконного перевода его в эту категорию, но начальник тюрьмы Стренджуэйс не принял протеста и дал понять, что «гости» из Лондона сделали такое заключение на основании его же собственноручных записей в дневнике, в которых высказывалась мысль о побеге и что это зародилось у него после бесед с Блейком.
Питер понял, что совершил ошибку, потерял на какое-то время бдительность, делая такие записи.
А еще через некоторое время из Скотленд-Ярда пришло указание перевести Питера Крогера в тюрьму особо строгого режима Паркхерст на остров Уайт. Если раньше частый перевод его из одной камеры в другую обосновывался тем, что тюремные власти стремились тем самым якобы помешать всемохущей советской разведке расправиться с супругами Крогер из опасений, что они могут расслабиться и признаться в том, чем занимались в Англии и на кого работали, то перевод Питера на остров Уайт объяснялся уже по-другому: предотвращением его возможного побега, который он якобы замышлял вместе с Блейком.
Меры безопасности по переводу Питера Крогера в другую тюрьму были приняты чрезвычайные. Только семь человек знали о том, что его через два дня рано утром этапируют в Паркхерст. Сам Питер тоже не знал, в какую тюрьму его повезут. Об этом он узнает, лишь когда окажется на острове Уайт.
Сам остров был невелик, его можно всего за полтора часа объехать на моторной лодке. И в этом был свой смысл: на нем легче организовать охрану. Это во-первых. А во-вторых, и это было важнее, Уайт был совсем малонаселенным островом, и любой незнакомец, особенно сбежавший из тюрьмы, мгновенно привлек бы к себе внимание. Сбежать же из нее было практически невозможно: со всех сторон, кроме морского берега, она была обнесена рядами каменных стен и колючей проволокой, во многих местах были установлены телевизионные камеры, благодаря которым просматривался каждый сантиметр тюремной стены, кроме того, действовала система электронной сигнализации, а вооруженные автоматами стражи с собаками постоянно ходили вдоль стен.
Единственная возможность побега — это использование вертолета, но она была исключена, после того как тюрьму Паркхерст накрыли сеткой. Питера поместили в специальную камеру без окон и дневного света, которая находилась в другой, немного большей камере и представляла собой как бы спичечную коробку. То есть это была тюрьма в тюрьме, и содержались в ней самые опасные, профессиональные преступники — убийцы и участники знаменитого ограбления века. [68]
Что было сил Питер выкладывался днем на работе в надежде, что это поможет ему уснуть ночью, но все было напрасно. Тюремный шум, когда кто-то навзрыд плакал, а другой без умолку громко пел похабщину, и бесконечно раздававшиеся крики надзирателей: «Заткнись, мать твою так!» — не давали никому покоя. Именно ночами унизительность несвободы становилась для Питера особенно нестерпимой, именно ночами он ненавидел свою камеру и мечтал вырваться на волю, в свободный мир Земли.