Резидент свидетельствует - Синицын Елисей. Страница 21

Вечером того же дня я собрал весь оперативный состав, чтобы наметить план действий каждого из нас во время предстоящего приема в представительстве.

Прием в информационном смысле оказался весьма полезным.

Так, мы смогли перекинуться словом в тихом углу с Моисеем. Он рассказал, что двадцать семей, правящих в Финляндии, взяли курс на сближение с немцами и на ухудшение отношений с СССР. Действуют они осторожно, пока через финских дипломатов в Берлине и полуфашистские организации в самой стране. Недавно он сам случайно был свидетелем, когда через город Рованиеми, где он находился по делам, немцы переправляли свои войска на север, говоря, что это якобы для защиты Норвегии от англичан.

Коротко переговорил и с Монахом.

— За последнее время атаки на Россию резко усилились, — сказал он. — Будь я на месте вашего правительства, начал бы в прессе широкую кампанию против наших реакционеров, нарушающих статьи договора, на котором еще не высохли чернила. Если не сделать сегодня, завтра будет поздно. Таков закон логики.

Расставаясь, он попросил встречи с ним в середине декабря.

От Монаха направился к министру торговли и промышленности Котилайнену, с которым оживленный разговор вел торгпред. Министр дружески предложил тост за выгодную сделку с Советским Союзом по продаже нам полумиллиона кубометров древесины. Пришлось выпить бокал вина в честь министра, которому удалось завершить эту сделку, наверное, не без помощи аграриев.

Почти всем разведчикам удалось побеседовать и договориться о встречах с теми, кто пришел на прием по их приглашениям.

Со следующего дня фактически началась подготовка записки в НКВД о политическом и оперативном положении в Финляндии на конец 1940 года и о немцах в Финляндии.

Попытался привлечь к сбору информации для записки и дипломатов представительства, но из этого ничего не вышло. Надо откровенно сказать, что дипломатический корпус Советского Союза в Финляндии, включая и посланника, как в довоенный период, так и после войны, работал слабо, безынициативно и непрофессионально. Конечно, для этого было много причин, как объективного, так и субъективного порядка, но нам от этого было не легче. Мы никак не могли наладить с ними обмен информацией.

Дней через пять начальник разведки прислал телеграмму о моем выезде в Москву для доклада. Была видна серьезная заинтересованность руководства нашей службы в анализе ситуации в Финляндии.

В этот же день встретился с Монахом. Он, в частности, сообщил, что ему стало известно о подготовке правительством закона о роспуске «Общества за мир и дружбу с Советским Союзом», как антигосударственной организации. К этому времени оно насчитывало свыше 50 тысяч членов. Это по меркам Финляндии — большое общество, и разгром его будет означать начало открытых действий правительства против Советского Союза и его друзей в Финляндии. Ему также стало известно, что немецкие генералы зачастили в Хельсинки и проводят переговоры с Главной ставкой армии, руководимой маршалом Маннергеймом.

Через сутки я уже делал доклад начальнику советской разведки Фитину. В тот же день меня принял нарком Берия. Подробно доложил ему о внутриполитической ситуации в Финляндии. Выслушав доклад, как мне показалось, без особого внимания, нарком сказал, что я должен пойти в Наркоминдел, чтобы принять участие в составлении ноты финскому правительству на основании моих материалов, а что касается устных сообщений, он позвонит Молотову, и тот пусть сам решает, как поступить с ними.

Возвратившись в кабинет Фитина, позвонил в Наркоминдел и договорился о встрече на следующий день. Когда же встретился, то оказалось, что проект ноты уже был составлен. Мне оставалось только ознакомиться с ним и высказать свое мнение. Очевидно, дипломаты Наркоминдела не допускали и мысли, чтобы кто-либо со стороны мог принимать участие в таинстве составления нот. Правда, мне рассказали, что вчера Громыко предложил отделу подготовить проект ноты и в тот же день доложить ему. Затем проект должен быть доложен Молотову.

Я стал знакомиться с нотой. В ней в грубой форме высказывались претензии к Финляндии, но не указывалось о передвижении немецких войск на ее территории. А ведь именно об этом следовало сказать в первую очередь и просить у финнов объяснения. На мой вопрос, почему в ноте не сказано о немцах, последовал ответ, что такого поручения Громыко не давал. Поскольку в проекте ноты информация Наркомвнудела по поводу немцев в Финляндии отсутствовала, от визирования ее отказался. Вскоре нас пригласили к Молотову. Когда мы расселись за длинным столом, Громыко положил папку с проектом ноты перед стоявшим у стола Молотовым. Взяв проект ноты, он стал внимательно читать. Читал долго, как бы всматриваясь в отдельные слова. Затем пытливым взглядом осмотрел нас и, обратившись к Громыко, спросил:

— А… пушки к границе уже подвезли?

Я с недоумением посмотрел на сидевших и заметил, что они смущены вопросом. Молотов подошел к столу и нравоучительным тоном стал выговаривать за неумение готовить документы, которые затрагивают суверенитет адресата.

— Составленная вами нота, — сказал он, — провоцирует финнов на отказ от выполнения наших предложений. А если они заупрямятся, то надо подвозить пушки к границе и начинать пальбу? Этого вы добиваетесь? — резко, с характерным заиканием спросил нарком и добавил: — Пересоставить!

Все поднялись с мест и стали поспешно уходить, но Молотов, однако, возвратил от двери Громыко и резко, недружелюбно сказал:

— Поставьте стулья на место.

Громыко стал задвигать стулья. Воспользовавшись этим, я обратился к Молотову, чтобы доложить о немцах в Финляндии. Он, подойдя ко мне, сказал:

— Да, да, Берия звонил мне и говорил об этом. Расскажите, пожалуйста, подробнее.

Видя, что Молотов не садится, я, не зная его привычки работать стоя, тоже продолжал стоять. Тогда он повернулся к географической карте, висевшей на стене, и предложил мне рассказывать события по карте. По тону его слов и обращению ко мне я увидел, что Молотов проявляет большой интерес к передвижениям немцев в Финляндии.

У карты мы простояли около тридцати минут. Подробно изложил ему все материалы, полученные от источников, называя их компетентность и общественное положение, возможности получения достоверной информации. По ходу беседы Молотов проявил большой интерес к вопросу финско-немецких отношений и хотел знать, кто из политических деятелей толкает Финляндию на союз с фашистской Германией. По всем вопросам я дал подробные разъяснения. В конце беседы я сказал, что в связи с передвижением немецких войск наши источники высказывают опасение о возможном вступлении Финляндии в войну против Советского Союза в случае, если Германия нападет на СССР.

Молотов ответил, что немцы проинформировали Советский Союз о переброске своих войск через Финляндию на север Норвегии, чтобы защитить ее в случае попытки нападения со стороны Англии. В этой связи заявлять протест Финляндии о пропуске войск немцев через ее территорию у нас нет оснований, как и нет фактов, подтверждающих, что проводится это в целях их совместного нападения на Советский Союз.

— У вас ведь нет фактов, что немцы дислоцируются на территории Финляндии? — спросил меня Молотов.

Ответил ему, что в городе Рованиеми с некоторых пор дислоцирована значительная группа немецких войск. Возможно, в районе города тоже размещены войска, но проверить это весьма трудно. Если бы наркоминдел разрешил мне проинспектировать, как идет строительство железной дороги Рованиеми — Салла, которую финны должны строить по договору, то это позволило бы нам проверить большой район северной территории, где могут укрываться немцы. Эта мысль заинтересовала Молотова.

— В самом деле, — сказал он, — строительство дороги финская сторона должна была начать сразу после подписания договора, и мы вправе провести проверку, как они выполняют его.

Вернувшись в свой отдел, доложил Фитину о беседе с Молотовым. Фитин позвонил наркому и доложил о выполненном мной поручении в отношении составления ноты и беседы с Молотовым о немцах. В ответ тот сказал: