Резидент свидетельствует - Синицын Елисей. Страница 26

Нервное возбуждение нарастало. В субботу 21 июня, я на всю ночь включил радиоприемник и настроил его на Москву. Когда рано утром диктор объявил, что предстоит выступление Председателя Совета Народных Комиссаров Молотова, стало ясно: война началась!

Утром 22 июня Л. Е. принес мне на квартиру листок «Срочного выпуска», где сообщалось о нападении Германии на СССР вместе с Финляндией и Румынией по фронту от Северного Ледовитого океана до Черного моря. В 12 часов дня выступил по радио Молотов, объявивший о начале войны гитлеровской Германии против Советского Союза. Немедленно собрали всех, проживающих в здании представительства.

К собравшимся обратился полпред Советского Союза Орлов, который заклеймил вероломное нападение, призвал к спокойствию и организованному сбору для выезда на родину. Не успел Орлов закончить свое выступление, как у него начался тяжелый сердечный приступ, который свалил его в постель до самого приезда в Москву.

Подготовку к отъезду начали в тот же день. Выходу и входу в советское представительство препятствий со стороны полиции пока не оказывалось. Воспользовавшись этим, мы с Ш. У. сели в мою автомашину и выехали в город, где поплутав по улицам и не обнаружив наблюдения, взяли курс на аэродром, чтобы понаблюдать, происходят ли на нем замена гражданских самолетов военными и другие приготовления к боевым действиям. Свою машину поставили на возвышенной части дороги, проходящей в полукилометре от аэродрома, и в течение получаса вели наблюдение. Затем мы заметили, что с аэродрома вперебежку двинулись две группы солдат, — очевидно, чтобы задержать нас. Мы спокойно сели в машину и поехали вперед к ближайшему поселку.

Когда после двухчасового отсутствия мы подъехали к представительству, то увидели, что подходы к нему были перекрыты цепью финских солдат, а входные двери и ворота во двор заблокированы полицейским нарядом. Нас, конечно, пропустили. Оказалось, что во время нашего отсутствия в представительство прибыл шеф протокола МИДа Хаккарайнен и сообщил о запрете советским гражданам выходить в город без разрешения полиции. Хаккарайнен заверил, что продукты для трехразового питания будут доставляться в представительство солдатами. Свободный выезд в город был разрешен только советнику представительства, т. е. мне, в сопровождении полицейской автомашины.

Через день в здание представительства прибыли начальник консульского отдела МИД и советник шведского посольства. Они объявили о том, что сотрудники всех советских учреждений в Финляндии в течение трех дней должны подготовиться к отъезду на пункт обмена дипломатами, находящийся на болгаро-турецкой границе. Через Международный Красный Крест, оказывается, была достигнута договоренность о том, что в Турции будет произведен обмен всеми работниками посольства и консульств и другим соответствующим персоналом СССР в Германии, Финляндии, Италии и других странах «Оси» на точно такой же персонал. При этом начальник консульского отдела сообщил, что тринадцать советских инженеров, работающих на финских предприятиях, будут задержаны, пока советское правительство не передаст всех финнов, находящихся в тюрьмах СССР за нелегальный переход советско-финской границы. Я, тут же заявив протест против задержания советских инженеров, сказал:

— Пока финская сторона не доставит этих инженеров в представительство для совместной эвакуации, мы не оставим здание представительства.

О сложившейся ситуации рассказал Орлову. Решили послать срочную телеграмму в Наркоминдел Молотову. В присутствии шведского представителя изложили суть случившегося и попросили в качестве ответной меры задержать в Москве такое же количество финнов. Шведский представитель принял телеграмму и обещал послать ее в шведское посольство в Москве для вручения ее Молотову. Мы стали ждать ответа.

Прошло три дня, в представительство явились те же лица, которые были первый раз, но с полицейскими, и потребовали эвакуироваться. Автобусы для посадки уже стояли у дверей. Нам стало ясно — Наркоминдел медлит с ответом.

На предложение финского представителя начать эвакуацию я потребовал немедленного удаления полицейских с территории советского дипломатического представительства на основании права экстерриториальности. Заявил, что до их ухода не намерен обсуждать цель их посещения. Полицейские и представитель МИДа Финляндии растерялись. Первым заговорил швед. Обращаясь к финскому мидовцу, он сказал, что в данном случае финская сторона нарушила международное право, и если не уйдут полицейские, то он откажется от посреднической роли. Таким образом полицейские были выдворены.

После этой небольшой психологической сценки представитель МИДа, уже более спокойным голосом, объявил о продлении срока отъезда из помещения диппредставительства еще на три дня, сказав, что это уже будет последним сроком. Я ответил ему, что если не доставят инженеров, то мы из здания не уйдем.

Эти последние три дня мы прожили в постоянной тревоге. Ежедневно по несколько раз объявляли воздушную тревогу, слышались взрывы наших авиабомб. Мы фактически не выходили из подвала, особенно женщины и дети.

В первый же день подвальной жизни ко мне подошел наш работник и рассказал, что товарищ М., моряк в прошлом, и его дружок К. с утра находятся в пьяном состоянии и балагурят. Тут меня осенила мысль: в одном из отсеков подвала должны находиться представительские водка, коньяк и коллекция вин. Мы быстро поднялись на четвертый этаж к Орлову. Он подтвердил, что кладовая подвала целиком заполнена дорогими винами, водками и коньяками советского и французского производства. Если ее откроют, то быть беде. Любители выпивки могут просто спиться. Приняли решение слить все спиртное в канализацию, оставив 5–6 бутылок в дорогу на случай необходимости в медицинских целях. Когда спустились в подвал, то ключ не потребовался, замок оказался сорванным. В кладовой уже побывали пьянчуги. Позвали М. и предложили ему слить все спиртное в канализацию. Надо было видеть, с какой жалостью и огорчением занимался он этим. Технология уничтожения была проста. М. отбивал в подвале горлышки бутылок и без разбора сливал содержимое в старое ведро. Пока доносил ведро до канализационного люка, расположенного на дворе, он обнюхивал его, цокал языком и тихо плакал горючими слезами. Но отпивать из ведра он не решался. Когда сливал последнее ведро, М. признался, что в юности до революции служил на флоте, где каждый день перед обедом морякам выдавались 100 г водки. Там он привык к алкоголю, но такого коньяка, какой он сливал теперь, — ни разу не пил. Когда ему сказали, что это коньяк марки «Наполеон», он махнул рукой и изрек: «Ну что же, уничтожил «Наполеона», уничтожу и Гитлера!» От такой шутки заулыбались и все окружающие, с интересом наблюдавшие эту процедуру.

В последний день нашего пребывания в здании представительства всем нам пришлось сильно поволноваться и провести бессонную ночь. Примерно в двенадцать часов дня в представительство прибыл начальник полиции Хельсинки и сообщил, что по сведениям, сообщенным в полицию по телефону, в здании советского представительства заложено взрывное устройство большой силы, которое взорвется сегодня в 24 часа ночи. Может быть, это ложное сообщение, но полиция считает необходимым предупредить об этом.

— Что касается нас, — сказал полицейский, — то мы уже начали проверку всего здания по наружному периметру, вам же рекомендуем проверить внутреннюю часть здания, подвалы, дымоходы, гаражи и автомашины, находящиеся во дворе здания.

Это сообщение нас крайне встревожило. Спешно собрал разведчиков, распределили места проверки и, не разглашая причин осмотра здания, начали поиск мины. В темном подвале и на чердаке осмотрели все закоулки, но мины не обнаружили. Оставалось осмотреть несколько дымоходов — они двухметровыми пиками грозно возвышались над остроконечной крышей здания. Туда и самый ловкий трубочист не сможет добраться без приспособлений. А как же нам залезть туда и посмотреть, не опущена ли в дымоход страшная мина? На мой вопрос к собравшимся: кто может совершить восхождение на такую крутизну, все стояли, молча задрав голову, оценивая свои возможности для подвига, но доброхота не оказалось. В это время к нам подошел М., который вчера плакал, сливая «Наполеон» в канализацию. Узнав, о чем мы размышляем, он просто сказал: