Меж двух времен - Финней Джек. Страница 3

Повествование завершается «хроноклазмом» — литературным приемом, который многие ценители научной фантастики признают «некорректным». Но Финней меньше всего заботится о соблюдении условных «правил». Ему йажнее осуществить свой замысел: показать негативное отношение к американской действительности, высказать суждения о неправильных путях развития цивилизации с начала XX века и преимуществах того времени, когда жизнь менялась медленнее, чем сегодня. Автор специально подчеркивает это в заключительных словах послесловия; «Вот вам и еще одна причина, почему решение Сая остаться в прошлом надо считать вполне разумным».

Сильные и слабые стороны Финнея как писателя-реалиста, прибегающего к методам научной фантастики, можно сказать, лежат на поверхности. Критический пафос романа достигает местами большой остроты и вполне убеждает читателя. Финней интересен для нас прежде всего обличительной направленностью. Ограниченность же его идейной позиции легко объяснима: она не столько индивидуальная, сколько типологическая. Как и многие другие американские писатели, фантасты и нефантасты, он противопоставляет дурной действительности не лучшее будущее, а лучшее прошлое. «Золотой век» для него позади, хотя и тихий XIX кажется далеко не идиллическим. В этом отношении Финней — романтик, один из тех, кто, по словам Ленина, «… в своих практических пожеланиях… „сравнивал настоящее с прошлым“, а не с будущим… «доказывал вечные нужды общества» посредством «развалин», а не посредством тенденций новейшего развития» (Полн. собр. соч., т. 2, стр. 237).

Вместе с тем Джек Финней в главном остается зорким художником, опирающимся на большую традицию английского и американского классического романа, и уже тем самым его книга заслуживает внимания и безусловно будет оценена по достоинству.

1

Все шло как обычно: я сидел без пиджака и набрасывал на бумаге эскиз куска мыла, прикрепленного клейкой лентой к верхнему углу чертежной доски. Золотистая фольга обертки была тщательно отогнута, чтобы покупатель мог прочесть большую часть названия фирмы, выпускающей именно этот сорт мыла; я перепортил полдюжины оберток, прежде чем добился желаемого эффекта. Идея заключалась в том, чтобы показать продукт готовым к употреблению: возьмите его в руки, и, как говорилось в сопроводительном тексте, «ваша кожа станет нежна и на бархат похожа», — а моя задача состояла в том, чтобы изобразить его, это мыло, на бумаге под разными ракурсами.

Работа была не менее скучной, чем ее описание, и я решил передохнуть и взглянуть, благо сидел у окна, со своего двенадцатого этажа на крохотные головы прохожих внизу, на тротуаре Пятьдесят четвертой улицы. Был солнечный, пронзительно ясный день в середине ноября, и так хотелось окунуться в него, попасть туда, на улицу, и чтобы впереди лежал целый день и не маячило никаких дел — никаких обязательных дел…

У монтажного стола стоял Винс Мэндел, наш шрифтовик, худой и смуглый, — наверно, как и я, он чувствовал себя здесь сегодня взаперти; в руках он держал распылитель, а на носу у него красовалась марлевая хирургическая маска. Он наносил слой краски телесного цвета на фотографию девицы в купальном костюме, вырезанную из журнала «Лайф». Результатом его трудов должна была явиться та же девица, но уже без купальника — совершенно голенькая, не считая ленты с надписью «Мисс Арифмометр» от плеча к поясу. Такого рода метаморфозы стали для Винса излюбленным занятием в рабочее время с тех самых пор, как он изобрел этот фокус; когда ретушь будет закончена, фотография, вероятно, займет место в ряду других подобных творений на доске объявлений нашего художественного отдела.

Фрэнк Дэпп, заведующий отделом, кругленький деятельный человечек, пробежал рысцой к себе в кабинет, отгороженный в углу общего загона. По пути он выбил оглушительную дробь по дверце большого железного шкафа, где мы держали всякие подсобные материалы, и издал громоподобный рык. Это был привычный для него способ выпустить излишки энергии — подобно тому, как паровоз выпускает излишки пара. Ни Винс, ни я, ни Карл Джонас, работавший за соседней доской, даже не подняли головы.

Был самый обыкновенный день, обыкновенная пятница, и оставалось еще двадцать минут до обеда, пять часов до конца работы и начала уикэнда, десять месяцев до отпуска и тридцать семь лет до пенсии. И тут зазвонил телефон.

— Какой-то мужчина спрашивает вас, Сай, — сообщила Вера, телефонистка с коммутатора. — Но заранее он с вами не договаривался…

— Ничего. Это мой родственник. Он должен мне кое в чем помочь.

— Вам уже никто не поможет, — сказала Вера и повесила трубку.

Я направился к двери, размышляя, кто бы это мог быть; художник рекламного агентства, как правило, не страдает от избытка посетителей. Главная приемная находилась этажом ниже, и я пошел самой длинной дорогой, через бухгалтерию и отдел печати, но ни одной новой девушки, достойной внимания, не обнаружил.

Фрэнк Дэпп называл главную приемную «Микро-Бродвеем». Ее украшали настоящий восточный ковер, несколько стендов со старинным серебром из коллекции жены одного из совладельцев агентства и матрона с волосами цвета старинного серебра, в обязанности которой входило передавать Вере просьбы посетителей. Когда я вошел, мой посетитель стоял и рассматривал одну из наших реклам, развешанных в рамках по стенам. Я не люблю признаваться в этом, но при встрече с незнакомыми людьми я робею, хотя и научился кое-как маскировать свою робость. Вот и теперь, едва он обернулся на звук шагов, я ощутил знакомый легкий страх и мимолетное замешательство. Он был лысый и низкорослый, его макушка едва доходила до уровня моих глаз, а во мне самом-то росту едва сто восемьдесят. На вид я дал бы ему лет тридцать пять — так я решил, приближаясь к нему, и еще отметил, что у него мощная грудь и весит он явно больше меня — а ведь не толст. Одет он был в оливково-зеленый габардиновый костюм, который совсем не шел к его розовым щекам и рыжим волосам. «Надеюсь, он не коммивояжер», — подумал я. Тут он улыбнулся — улыбка у него оказалась настоящая, она сразу понравилась мне, и волнение мое улеглось. «Ну нет, — сказал я себе, — этот ничем не торгует», — и не мог бы ошибиться сильнее, чем ошибся тогда.

— Мистер Морли?

Я кивнул, улыбнувшись ему в ответ.

— Мистер Саймон Морли? — повторил он вопрос, будто опасался, что у нас в агентстве несколько человек с фамилией Морли, и хотел увериться, что я именно тот, кто ему нужен.

— Да.

Но он все еще не был удовлетворен.

— Вы случайно не помните свой воинский номер?

Взяв меня под локоть, он двинулся из приемной в сторону лифтов, подальше от секретарши. Я отбарабанил свой номер, даже не успев удивиться, почему это я отвечаю ему, незнакомому человеку, без всяких встречных вопросов.

— Все верно! — сказал он с одобрением, и я почувствовал себя польщенным. Мы уже вышли в коридор, поблизости никого не было.

— А вы что, из армии? Если да, то у меня сегодня штатское настроение…

Он улыбнулся, но, как я про себя отметил, оставил вопрос без ответа.

— Меня зовут Рюбен Прайен, — заявил он и выждал, словно думал, что я узнаю его по имени, потом продолжал:

— Конечно, следовало позвонить и договориться с вами о встрече, но я очень спешу, вот и рискнул заскочить к вам…

— Это не страшно, я тут ничем, кроме работы, не занят. Чем могу быть полезен?

Он скорчил смешную физиономию — мол, объяснить сие не так-то просто.

— Мне придется занять у вас около часа времени. И не откладывая, если можно. — Он и сам был, видимо, слегка смущен.

— Вы уж извините меня, по… поверьте мне пока на слово, и я буду вам очень признателен…

Тут-то я и попался — он меня заинтересовал.

— Ладно. Сейчас без десяти двенадцать. Вы не хотите перекусить? Могу уйти на обед чуть пораньше…

— Отлично, только я не хотел бы разговаривать в помещении.