Нечестивый город - Финней Джек. Страница 9

Защитник вскочил с места. Держа в каждой руке по три книги, он принялся цитировать прецеденты, пока вся атмосфера в зале не насытилась юридическими терминами и формулировками. Старый судья проснулся и спросил недовольным тоном:

– Ну что там еще, господа?

Обвинитель повторил свой протест. Защитник еще раз прокричал свои контраргументы. Однако судья заявил:

– Ну что ж, полагаю, протест достаточно обоснован. Я удовлетворяю его. Господин стенографист, исключите из Протокола последнюю фразу обвиняемого и запишите, что я призываю присяжных не придавать значения этой фразе, дабы она ни в коей мере не повлияла на их решение. И пусть обвиняемый продолжает. Однако, слушайте меня, обвиняемый, отныне вы должны в своих показаниях придерживаться только фактов, не упоминая о том, что вам показалось.

И чернокожий человек снова заговорил:

– Воздух был насыщен экстазом. Влажный песок шелестел под их маленькими ножками, их изящные руки томились по неземной любви, а обнаженные теплые тела извивались и корчились от неведомого желания. Музыка звучала долгими мелодичными аккордами. Мы лежали на маленькой дюне и наблюдали за ними, нервозно разрывая ногами песок: я мог слышать, как колотится сердце Мограласки, и он, наверное, слышал, как бьется мое.

На этот раз протеста почему-то не последовало; чернокожий удивленно вытаращил глаза и продолжал:

– Потом с небес сошло безумие. Их танец превратился в подобие оргазма. Как будто они знали, что мы здесь, и хотели подразнить нас. Их тела сплелись, и они стали кататься по песку, целуясь и кусая друг друга за уши, шею и груди. Ночь совершенно лишилась разума. Их вздохи и стоны пробудили в нас дикие желания. Девушка, игравшая на струнном инструменте, смеялась, глядя на пируэты своих подруг; она заиграла что-то еще более безумное, и тогда их жесты и позы перестали быть просто подражанием; перед нашими горящими глазами рождалось чудо нового греха.

Тут защитник вскочил и потребовал вынесения вердикта о невиновности, основывая свое требование на каком-то малопонятном положении закона. Однако обвинение сумело показать Суду несостоятельность утверждения зашиты, и чернокожий продолжил свой рассказ.

– Моргаласки завопил, и мы бросились к ним. Но мы на своих косолапых ногах не могли быстро бежать по рыхлому песку. Девушки завизжали и пустились наутек. Мы, спотыкаясь, погнались за ними. Когда свет фонаря пропал из виду, мы увидели их впереди. Они неслись, как испуганные птицы, их тела бледно сияли при свете луны. Это была фантастическая гонка по бескрайнему пляжу. На следующий день я увидел, что мои ноги поранены мелкими раковинами, но в ту ночь мы бежали и бежали, и наши ноги ничего не чувствовали. Я опередил Моргаласки и почти настигал одну из девушек. Она задыхалась от быстрого бега, ее волосы развевались подобно савану. И в этот длинный влажный шелковистый саван я наконец вцепился обеими руками и повалил ее на землю.

Вероятно, негра снова стали одолевать призраки, потому что он прервал свой рассказ и закрыл лицо руками; мы видели, как его большие круглые плечи вздрагивают от сатанинской пляски овладевших его душой демонов. Но Суд строго потребовал, чтобы обвиняемый взял себя в руки, и чернокожий человек продолжил свой рассказ.

– Она кричала, вырывалась, царапалась, но Моргаласки помог мне удержать ее. Она притихла, когда увидела его лицо, только слабо застонала.

Потом Моргаласки нагнулся к ее бедру, и она издала такой страшный вопль, какого мне никогда не приходилось слышать. Моргаласки поднял голову, и я увидел, что он откусил кусок ее плоти. Кровь медленно стекала в песок. Крики девушки, наверное, достигли луны. Ее крики разрывали небеса, но я заставил ее умолкнуть. Как волк, я вцепился ей в глотку. В воздухе больше не было экстаза, осталось только безумие.

С неистовой яростью мы убивали ее и, как бешеные псы, терзали ее плоть. Луна была все так же прекрасна и расстилала для нас сияющую дорожку над пляшущими волнами. Но мы забыли про луну.

Потом мы нашли священника, и Моргаласки исповедался. Он исповедался священнику, и тот, ужаснувшись, сотворил молитву и наложил на него суровую епитимью. Поэтому Моргаласки теперь прощен. Но в моей одержимой демонами душе грех так и остался.

Адвокат снова поднялся и попросил вынести вердикт о невиновности, но Суд отклонил его просьбу.

– Теперь задавайте вопросы обвиняемому, – предложил защитник обвинителю.

Обвинитель встал, поджал губы и стал задавать чернокожему человеку всевозможные каверзные вопросы, заставив его повторить почти все показания по три-четыре раза; он встал прямо перед чернокожим, выкрикивая свои вопросы прямо ему в лицо и колотя кулаком по подлокотнику его кресла. В течение всего этого времени защитник то и дело вскакивал, протестуя против того или иного вопроса; и Суд иногда принимал его протесты, а иногда отклонял.

Защитник настаивал на внесение в протокол той или иной фразы, и так же поступал обвинитель. Старый судья дремал, восседая на своей шерстяной подушке, и ему приходилось объяснять все по десять или одиннадцать раз, прежде чем он решался принять или отклонить какое-либо обращение; присяжные скучали, и мы с Виком Руизом тоже. Наконец Руиз сказал:

– Черт с ними, сударь! Давайте уйдем отсюда!

Мы встали и вышли из зала заседаний, и приставы у входа опять обыскали Руиза.

Когда мы покинули зал Суда, я сказал Руизу, что, пожалуй, не прочь остаться и послушать окончательное решение присяжных. Но Руиз только усмехнулся.

– Вздор, сударь! Пусть даже мы узнаем вердикт присяжных, что толку? Если они признают его виновным, защитник немедленно потребует пересмотра дела. Если они признают его невиновным, обвинитель возбудит против него новое депо. В любом случае негр возвратится в свою камеру, и пройдут годы, прежде чем вопрос о его виновности или невиновности решится окончательно. Здесь, в Хейлар-Вее, нет ничего более эфемерного, чем решение судьи или вердикт присяжных.

Некоторое время мы стояли на улице, не зная, что делать дальше, но тут наше внимание привлекла приветливая вывеска заведения, расположенного прямо, так сказать, под сенью Муниципального Суда. Мы поспешили туда и сели за маленький столик. Владелец заведения подошел к нам и осведомился, что мы будем пить.

– Сударь, – ответил Руиз, – мы будем пить два больших зелюма щелака.

Бармен усмехнулся и, обращаясь к стоявшему у стойки приятелю, сказал ему что-то по поводу напитка чиам-минов.

Вик Руиз тут же возмутился.

– Сударь, я не согласен с вашим замечанием! Подите сюда и объясните, чем, по-вашему, плох щелак. Вы позволили себе смеяться над этим напитком, а мы собираемся его пить. Давайте выясним, что вы имеете против него.

Бармену вовсе не хотелось вступать в дискуссию; он попытался уклониться от вызова Руиза, говоря:

– Какая вам разница? Забудьте, да и дело с концом. – И принес нам два больших зелюма. Но Руиз был неумолим.

– Я настаиваю, сударь, чтобы вы объяснили, что вы имеете против щелака.

Бармен пожал плечами и подмигнул своему приятелю.

– По правде говоря, сам я его никогда не пью. Но были тут как-то две дамочки, уже поздно вечером – обе пьяные как черти в аду. Ну, сидят, делать им нечего, и тут черномазый пианист – кучерявый такой. Смотрели они, смотрели, да и надумали вымыть ему голову спиртным – вроде как шампунем. Ну, купили большой зелюм щелака – это, мол, будет самое подходящее – и устроили головомойку сукину сыну черномазому. Так вот; будь я проклят, если его чертова щетина не пожелтела как солома! Черномазый, конечно, на дыбы. Пришлось дать ему три драхмы, чтоб заткнулся. Вот и все, что я знаю про щелак. Если от него пожелтели волосы у черномазого, что будет с вашими кишками?

– Чепуха, – заявил Руиз. – Я в это не верю. – И повернувшись ко мне, конфиденциально сообщил: – Бармен пьян, сударь, и воображает, будто рассказал забавную историю. Разум бармена – самая низшая форма разума в мире. Давайте выпьем, сударь. Возьмем еще один зелюм.