Высадка в Нормандии - Бивор Энтони. Страница 13

84-м корпусом, который контролировал побережье Нормандии, командовал генерал артиллерии Эрих Маркс, очень уважаемый и интеллигентный военачальник, худощавый и подтянутый, в очках. В Первую мировую войну он потерял один глаз, а его щеку и нос пересек глубокий шрам. В начале Второй мировой он остался также без ноги. «Он отличался спартанским духом и прусским простодушием», – писал один восторженный офицер. Однажды, когда за обедом подали взбитые сливки, генерал сказал:

– Больше я не желаю видеть ничего подобного, пока наша страна голодает.

Маркс был редким исключением среди немецких командиров. Как выразился начальник штаба Рундштедта генерал Гюнтер Блюментритт, с момента поражения в 1940 г. Францию рассматривали как «рай для завоевателей». Для тех, кому посчастливилось служить там, эти края были полной противоположностью русскому фронту. Говоря откровенно, неженатые офицеры, получая отпуска с фронта домой, старались раздобыть пропуск в Париж, а не сидеть в мрачном Берлине, который подвергался беспрерывным бомбежкам. Куда сильнее их прельщала перспектива погреться на солнышке в уличных кафе на Елисейских Полях, затем пообедать у «Максима», а уж после идти по ночным клубам и кабаре.

Похоже, их не слишком волновала мысль о том, что мирные французы могут помогать союзникам. «Противник, похоже, много о нас знает, потому что здесь очень легко заниматься шпионажем, – писал один офицер-техник 9-й танковой дивизии, побывавший в отпуске в Париже. – Повсюду вывески и указатели, да и у солдат самые тесные отношения с прекрасным полом. Я там провел несколько восхитительных деньков. В Париже нужно непременно побывать, и я рад, что мне представилась такая возможность. Здесь, в Париже, можно получить все, чего только душа пожелает».

В переброшенных с Восточного фронта соединениях, особенно в дивизиях СС, считали, что расквартированные во Франции солдаты размякли и утратили боевой дух. «Они ничем другим не занимались, только прожигали жизнь да барахло домой отсылали, – сказал об этом один немецкий генерал. – Франция – страна опасная: в ней много хорошего вина, красивых женщин, да и климат самый приятный». А солдат 319-й пехотной дивизии, дислоцированной на Нормандских островах, считали уже аборигенами – так они перемешались с тамошними английскими жителями. Их в шутку прозвали «лейб-гвардии его величества немецкими гренадерами». Впрочем, простые солдаты очень скоро стали называть их «канадской дивизией»: поскольку Гитлер отказался вывести их с островов, было очень похоже, что окажутся они в конце концов в лагерях военнопленных в Канаде.

Военнослужащие оккупационных войск действительно жили во Франции в свое удовольствие. Этому способствовало корректное отношение к местному населению, которого требовали от солдат их командиры. Нормандские крестьяне больше всего хотели жить и работать, как прежде. Весной 1944 г. неприятности обычно начинались с прибытия в тот или иной район войск СС или «восточных войск»: тогда вспыхивали пьяные драки, дебоши, ночная стрельба на улицах, изредка – изнасилования, частенько – грабежи и разбой.

Многие немецкие солдаты и офицеры состояли в связи с француженками – и в Париже, и в провинциальных городках, – а для тех, у кого девушки не было, в Байе был открыт солдатский бордель. Поблизости от него в этом маленьком тихом городке имелись кинотеатр для солдат, кабинет зубного врача и вообще все, что было необходимо для обслуживания немецких войск. Во Франции немецкие солдаты, особенно расквартированные вблизи богатых нормандских ферм, пользовались и еще одной привилегией: те, кто получал отпуска домой, везли ящики, набитые мясом и молочными продуктами для своих родных, которым приходилось все туже затягивать пояса – пайки в тылу становились совсем скудными. Весной 1944 г., когда англо-американская авиация усилила бомбовые удары по железным дорогам, крестьянам Нормандии все труднее стало сбывать свою продукцию. И немецким солдатам, и унтер-офицерам несложно поэтому было обменивать свои сигареты на сыр и масло, которые они отправляли в Германию. Иное дело, что из-за бомбежек и полевая почта не гарантировала надежности.

Ночь перед вторжением один унтер-офицер провел в окопе вместе с командиром своей роты. Они гадали, как в самой Германии люди отреагируют на вторжение англо-американцев, когда оно начнется. Однако унтера больше заботила другая проблема. «У меня здесь набралось уже больше четырех кило масла, – писал он своей жене Лоре, – и мне очень хочется отправить его тебе, если только появится возможность». Скорее всего, возможность у него так и не появилась, поскольку через два или три дня он «отдал жизнь за фюрера, нацию и великий Германский рейх», как сообщил, используя принятое выражение, командир роты в похоронке, отправленной жене унтера.

Француз, хозяин магазинчика, спросил одного немецкого солдата 716-й пехотной дивизии, оборонявшей побережье: как тот поведет себя, когда начнется вторжение? «Как моллюск: спрячусь в створки раковины», – ответил тот. Многие немцы, однако, не забывали о долге перед своей страной. Так, унтер-офицер 2-й танковой дивизии писал домой: «Не тревожьтесь, если я в ближайшие дни не смогу вам писать или если здесь начнутся бои. Постараюсь писать как можно чаще, даже если и вправду вокруг запылает. Нельзя исключать того, что наши враги, давно замышляющие удар по фатерланду, нанесут его в эти дни. Можете не сомневаться, однако, что мы будем стоять твердо».

В первых числах июня появлялись то признаки близящегося вторжения, то данные, опровергающие их. Как утверждал советник Роммеля по военно-морским вопросам контр-адмирал Руге, погодные условия исключали возможность вторжения в ближайшие дни. Немецкие метеорологи, не располагавшие данными, которые союзники получали с метеостанций в Западной Атлантике, сочли, что погода позволит произвести высадку не ранее 10 июня. Роммель решил использовать появившуюся возможность: съездить домой к жене на ее день рождения и повидаться в Берхтесгадене с Гитлером, попросить у того еще две танковые дивизии. Он, несомненно, свято верил в прогноз метеорологов, потому что не успел забыть, как всего полтора года назад, во время его отлучки по болезни из Африканского корпуса, Монтгомери начал сражение за Эль-Аламейн. А генерал-полковник Фридрих Дольман, командующий 7-й армией, решил провести 6 июня в Ренне штабные учения для командиров дивизий – при этом он тоже основывался на прогнозе погоды.

Были, правда, и такие, кто ощущал, что вот-вот что-то должно произойти. И их не смущало то, что весной уже было несколько ложных тревог. 4 июня оберштурмфюрер [49] СС Рудольф фон Риббентроп, сын гитлеровского министра иностранных дел, возвращался с занятий по радиосвязи, проводившихся в 12-й танковой дивизии СС, и на дороге его обстрелял из пулемета истребитель союзников. На следующий день сына Риббентропа навестил в госпитале сотрудник посольства Германии в Париже. Уже прощаясь, дипломат сказал, что вторжение, согласно последним разведсводкам, должно начаться сегодня.

– Очередная ложная тревога, – отозвался Риббентроп.

– Ну, день пятого июня еще не кончился, – возразил ему дипломат.

Подозрения возникли и у немцев в Бретани – в связи с усилением активности местных групп Сопротивления. К северо-востоку от Бреста самолет союзников сбросил оружие для подпольщиков – чуть ли не на крышу штаба 353-й пехотной дивизии. «Охотились на офицеров связи и солдат-одиночек», а командир дивизии генерал Мальман едва не погиб от автоматного огня из засады. Погиб его адъютант, а в машине потом насчитали двадцать четыре пулевые пробоины. 5 июня был убит командир 942-го пехотного полка полковник Корд. Определенную информацию дал и допрос – несомненно, под пыткой – схваченного в начале июня подпольщика. Утверждалось, что задержанный сообщил: «вторжение начнется в ближайшие дни».

Непогода 5 июня не помешала учебным стрельбам на улицах Монтбура на полуострове Котантен, а вот командиры кригсмарине решили, что по такой погоде нет смысла высылать ночью в Ла-Манш патрульные корабли. В результате этого флотилии минных тральщиков союзников сумели незамеченными подойти к берегам Нормандии.