54 метра (СИ) - Попов Александр. Страница 34

Наша компания немного успокоилась и принялась снова рассказывать истории. Показалось – подумали мы. Но уже через несколько минут тишину снова нарушил этот звук приближающегося человека, переходящий на бег: цок-цок, цок-цок, цок-цок. Что-то приближалось, и на этот раз громче и быстрее. Оно неслось со всех ног к нам. В этот раз, когда мы выглянули из-за перегородки, звук не стих и, став еще громче, шел на сближение. Но визуально никого не было. Перепугавшись, мы выбежали на улицу и больше туда не входили. На третьем этаже, на черной от сажи двери, ведущей к новому корпусу, мы тогда нашли надпись, сделанную чьим-то пальцем: «Это вход в АД». Возможно, вы скажете, что это плод богатого воображения. Мы тоже об этом подумали. И чем больше времени с этого момента проходило, тем больше мы в этом себя убеждали. Но потом подобное произошло с целым взводом. Этих ребят отправили на уборку окрестной территории, и когда пошел дождь, они спрятались на втором этаже. Чьи-то подобные шаги, переходящие на бег, были приняты за шаги командира, и все высыпали на улицу в объятья другого проверяющего офицера.

– А кто же тогда там? – задавались мы вопросом и снова убеждали себя, что все показалось. Но уже, например, у нашей троицы не так убедительно это получалось…

Был такой наряд в той стороне, в действующем учебном корпусе, почему-то соединенном с проклятым зданием. Вахта заключалась в протирании штанов на первом этаже за столом у окна с 21:00 до 09:00, когда приходят преподаватели и сам комбат. Байки про эту вахту ходили всякие (про шумы странные, про чей-то плач). Но я посмеивался над рассказчиками, правда, после звука тех шагов не так сильно. Все мое нутро чувствовало что-то необъяснимое в этом месте, но рассудок успокаивал железной логикой, объясняя все банальным воображением.

Моя вахта пришлась на одну из декабрьских ночей с пятницы на субботу. Конечно же, мы несли вахту вдвоем с товарищем, деля ночь пополам. Но, как это обычно бывает, я должен был ему одну вахту и предложил отстоять в данном случае один. Рассуждал я так: возьму с собой журналов, почитаю, а когда надоест, подремлю. Еще возьму хлеба, перекушу перед сном. Кому я нужен? Никто не придет и не проверит, ведь пятница – почти вся страна к десяти вечера уже пьяная. Так что, думаю, к полуночи все спать будут.

Товарищ в итоге согласился, и я пришел служить свою вахту один. Несколько эротических журналов, утаенных от моего придурковатого командира. Пара кусков хлеба, которые немного подсохли и обветрились. Неплохое лакомство, снаружи как сухарик, а внутри еще мягкий хлеб. Застревает крошками в зубах и продолжает послевкусие, когда пытаешься извлечь кусочки языком. А если прижать сверху раскаленным утюгом и подержать, то получается обалденный горячий тост. Соскребываешь его и ешь, пока не остыл.

Вот я сижу за похожей на стойку ресепшен тумбой. Позади окно. Передо мной лестница, ведущая на следующие этажи. Справа входная дверь, которую я запираю до утра на замок и щеколду. Если выйти из-за «стойки» и пройти несколько шагов вперед, то окажешься в коридоре с двумя окнами по концам, одно из которых выходит на сгоревший УК. По этому же коридору можно пройти в туалет…

Погода портилась, явно решив сегодня занести нас снегом. С утра моему взводу, ответственному на этой территории, придется много снега «вертолетами» и лопатами убирать. «Вертолетами» мы называем гигантские железные совки с ручками, с которыми могли управиться только двое или один с хорошими физическими данными. Ложишься грудью на поперечную ручку так, что она упирается в подмышки и «вперед с песнями» играешь в бобслей, воображая себя бульдозером. С каждым шагом в твой скребок попадает все больше снега, и постепенно становится все тяжелей двигаться. Тогда переворачиваешь всю эту массу снега вместе со скребком на бок и продолжаешь. Позади «вертолета» остальные с лопатами закидывают остатки на образовавшиеся «правильные и уставные» сугробы периметра. Когда скребок врезается во что-то невидимое (камень, яма, выступ) под снегом, больно бьешься грудью о железо, как «при аварийной посадке», и материшься, потирая ушибленное место. Наверное, поэтому и назвали вертолетом…

Поднимут, наверное, пораньше, чтоб к завтраку все чисто было. Да и ладно, неважно. Я походил по этажу, подергал двери за ручки, проверил их недоступность. Сходил в туалет. Позвонил в роту, узнал, что нового произошло – ничего. Позевал. Покачался на стуле. И принялся читать журналы, уже открытые на самых пикантных страничках, где «самое интересное» заретушировано квадратиками и черными прямоугольниками. Чем хороши эти издания – их можно откуда угодно начинать читать, и все сразу понятно: «Его напряженный и могучий розовеющий ствол резко вошел в нее, и она застонала от сладости момента…» И кончается всегда все хорошо: «Судорога прошла через их взмыленные от пота тела, и они обмякли, растворившись в объятьях друг друга». Самый что ни на есть «хэпиэнд», лучше не придумаешь. Блин, так же хочу. И почему в самый разгар гормональной феерии, граничащей со сперматоксикозом моего молодого организма, я должен быть лишен плотских утех с представительницами противоположного пола и вместо этого «охранять» Родину? Единственное, что утешает - что в царской России срочная служба длилась 25 лет. С ума сойти можно! А у нас пока два года, да и то пытаются сократить из-за избытка «кришнаитов» и «вечных студентов»…

Прошло несколько часов. Погода не на шутку разбушевалась. Буран в темноте ночи нес полчища снежинок и раскачивал подвешенный к ветке дерева фонарь. Тот с жалобным скрипом метался из стороны в сторону и иногда гас от плохого контакта в проводах: скрип-скрип, скрип-скрип, скрип-скрип…

Наступила полночь. Ничего не произошло. Но в ту ночь я кое-что понял – мистика происходит позже совмещения больших и малых стрелок часов на цифре 12… В два часа одну минуту (помню, как смотрел на часы) зазвенел, разрывая тишину, дребезжащим звуком телефон. Я подумал, что звонит дежурный по части, и поднял трубку. Ту-у-у-у, – раздался длинный гудок в глубине трубки. Странно. Но звук телефона продолжал разноситься эхом по этажу. Звук исходил от старого, в массивном пластмассовом корпусе желтого цвета телефона, висевшего на стене в нескольких шагах. Его не использовали уже очень давно из-за неисправности (при мне он точно не работал), но его почему-то не убирали отсюда. Трубка подпрыгивала, дребезжа на рожке, и приземлялась на место.

Дилинь-дилинь… Дилинь-дилинь… В человеке есть две силы, толкающие его вперед. Первая – страх, а вторая – любопытство. И эти две силы толкали меня в спину одновременно… Ладони взмокли, спина покрылась потом, дыхание участилось, сердце стучало, как после двух километров кросса. Я подошел, потрогал оборванный провод, торчащий из аппарата в никуда, и снял трубку. Наступила тишина… Стих звон… Я медленно, как будто оттягивая момент, поднес ее к своему уху. И услышал механический треск, как от помех приемника, когда ловишь волну, а ее в этом диапазоне нет. Сквозь этот шум раздавались непонятные всхлипывания и причитания. Кто-то плакал и просил тихо, словно шепотом, чтобы кто-нибудь рядом стоящий не услышал: «Помогите… кто-нибудь… помогите… меня убьют…» И снова – хнык-хнык (звук, похожий на всхлипывания).

Я стоял у нерабочего телефона, одной рукой крутил торчащие из него оборванные провода и съеживался от холода, проникающего глубоко ко мне в душу и тело. Казалось, я сейчас не смогу вздохнуть от ледяного комка, застрявшего в моей груди. Усилием воли я отдернул ухо от трубки и повесил ее на место. В моей голове быстро-быстро пробежала мысль: «Есть люди, которые от испуга бледнеют. Их кровь оттекает от головы, и они входят в ступор. А есть такие, которые краснеют. Их лица наливаются кровью, и они начинают молниеносно действовать. Я холодный, потому что такой, как первые?» Я посмотрел на свои бледные руки с синими прожилками и выдохнул из себя ледяного «ежа», колющего мое горло. Было ощущение, словно меня легонько ударили в кадык.

Телефон продолжал дребезжать, подбрасывая трубку на рычажке. Меня начинало трясти. Нет, не мелкой дрожью, а телепать, словно от лихорадки. Я пятился от телефона к себе за стойку, когда сквозь звон услышал знакомый шум. Шум шагов на каблуках. Тот самый, что разносился в заброшенном здании. Теперь он отчетливо раздавался где-то на третьем этаже, где располагался вход, с обратной стороны которого на закопченном от сажи дверном косяке кто-то пальцем вывел «Вход в ад». Каблуки стучали по каменному полу то в одну сторону, то в другую, и сопровождались душераздирающим плачем, переходящим в истерический вой и прерываемый всхлипываниями. У-у-ы-ы-у-у-а-а-а-у-у-м-м-м-и-и-у-у-м… – громкий выдох и снова плач. Плач бьющейся в истерике девушки. Вот тогда я и вспомнил историю, рассказанную комбатом. Страх пригвоздил меня к месту. Я бессильно осел на свой стул, словно из меня выкачали все силы. Поднял трубку своего телефона, чтобы позвонить дежурному, чтобы прислали кого-нибудь, неважно зачем. Скажу, что кто-то пробрался в здание, что нужна помощь.