Головнин. Дважды плененный - Фирсов Иван Иванович. Страница 17

Не успели молодые выпускники-мичмана как следует отпраздновать свое производство в трактирах Кронштадта, как объявили тот самый траур по Людовику XVI. Быть Может, и к лучшему — на червонец в месяц особо не разгуляешься.

Императрица заявила о разрыве отношений между Россией и Францией впредь до восстановления в ней порядка и «законной власти». Следом вышел именной указ Сената выслать из России всех французов, кто под присягой не отречется от «революционных правил».

В будуарах императрицы шли довольно секретные переговоры с графом Карлом д'Артуа, братом казненного французского короля…

Он прибыл в Петербург скрытно, из далекого Кобленца, где собралось внушительное число бежавших из Парижа роялистов. Бывшая королевская «рать» собрала под свои знамена европейских властителей. Впервые народ лишил жизни помазанника Божия. Надлежало восстановить в своих правах наследника прежних владельцев французского трона с помощью оружия. Во все времена дорога к власти вымощена золотом и кровью…

Императрица, «немка по рождению, француженка по любимому языку и воспитанию», общалась с графом д'Артуа только на французском. На первой же встрече, после обмена любезностями, зашел разговор о главном деле. Упреждая вопрос собеседника, Екатерина II твердо заявила:

— Дело французской короны, граф, есть дело всех государей. Мне думается, что сей же час хватит десяти тысяч человек, чтобы пройти Францию из конца в конец.

— Каждый солдат, ваше величество, стоит немалых денег. Армия в десять тысяч не одолеет этих разъяренных успехом зверей.

Д'Артуа, первый претендент на освободившийся королевский престол, знал обстановку на своей родине намного лучше, чем русская царица.

— Я надеюсь, ваше величество, — продолжал граф, — на ваше великодушие и помощь престолу Франции. Наступающий год станет решающим в разгроме наших общих врагов, нельзя медлить.

— Можете не сомневаться, ваше высочество, Россия знавала «маркиза» Пугачева, я не хочу иметь подобного во Франции. Мы делаем все, что в наших силах, ваши друзья всегда найдут приют на наших берегах.

Императрица не преувеличивала. Два года Петербург с распростертыми объятиями принимал приверженцев короля, бежавших из Франции. Часть из них оседала на флоте, начинала творить карьеру. Среди них выделялся маркиз Жан Франсуа де Траверсе, малоприметный у себя на родине, в одночасье возведенный императрицей в генерал-майорский ранг, переименованный в контр-адмиралы, он начал командовать гребной эскадрой. Обычно таких «моряков», как принц Нассау-Зиген и Траверсе, определяли на гребные эскадры. Под парусами в открытое море они не ходили, пробирались шхерами, вдоль берега, по тихой воде, на это особой подготовки не требовалось. А у Траверсе все восполнялось другим. Знание и соблюдение тонких правил французского этикета, чрезмерная учтивость с начальством и галантность с дамами сделали его любимцем императрицы и всей знати и на десятилетия обеспечили ему блестящую карьеру…

В связи с пребыванием в Петербурге графа д'Артуа у императрицы состоялся конфиденциальный разговор с графом Чернышевым:

— Ты, Иван Григорьевич, озаботься, каким образом нам лучше снабдить военными припасами его высочество. Сам ведаешь, для чего они ему надобны. Расспроси его подробно, роспись учини. Да помаленьку приуготовь для графа кораблики. Сам он морем отправится и добро свое заберет…

— Как скоро, ваше величество, и куда?

— Чем ранее, тем ему сподручней, а куда — он сам укажет.

— В таком разе, ваше величество, отправим их высочество из Ревеля.

— Посему и быть, — устало махнула рукой в сторону двери Екатерина, опускаясь в кресло…

С нехитрыми баулами, парадным мундиром да парой белья на первый случай, отправилась компания мичманов по зимнему тракту в сторону Нарвы и дальше.

Ехали размеренно, на перекладных, экономили скудное денежное довольствие, «что-то ждет их в Ревеле, на эскадре?». Каждый нет-нет да и подумывал о своей первой офицерской должности. Прежде — кончалась кампания, гардемаринов ждали надежные, по-своему привычные, хотя не всегда уютные стены Морского корпуса, занятия, экзамены. Каждый отвечал за себя. Теперь предстояло Держать ответ и за своих подчиненных матросов. Любое Упущение неотвратимо влекло к ущербу для дела всего экипажа. И прежде всего спрашивали с офицера. Иерархия морской службы для мичманов, казалось бы, начиналась с первой ступеньки, для всех одинаковой. Получали в заведывание мачты, батареи, шлюпки, другие части сложного корабельного хозяйства.

Получая назначение, мичманы уже представляли приблизительно свою службу. На линкоре — одно, фрегате или корвете — другое, бомбардирском корабле — третье. Кому-то фартило попасть на императорские яхты, но это только по протекции.

Одному из немногих, Василию Головнину пришлось в пути ломать голову над своим назначением. По распределению он попал на транспорт «Анна-Маргарита». Уже одно название, женское имя, настораживало. До сих пор он плавал на линкорах и фрегатах, приземистые транспорты видел мельком. Когда те подходили на рейде к борту корабля, с них перегружали ядра, зарядные картузы, иногда пушки, часто провизию, качали питьевую воду.

— Станешь теперь сухарики да капусту развозить по эскадре, — усмехались приятели над Головниным в пути.

— Без оных сухариков вы ноги-то споро протянете, — отшучивался Василий, а у самого на душе скребло: как-то оно сложится в Ревеле…

Отметившись в конторе командира порта, мичманы направились в казармы, а Василий, несколько поотстав, вышел за крепостную стену Вышгорода на откос. Внизу простиралась скованная льдом бухта, с вмерзшими в лед кораблями эскадры. Раньше, бывая в Ревельской бухте летом, во время гардемаринской практики, Головнин в вечерние часы часто любовался чарующей панорамой старинного города с характерными островерхими крышами, крытыми красной черепицей, многочисленными шпилями кирх, куполами церквей, несколько мрачноватыми стенами старинной крепости на взгорье. Сейчас он окидывал взглядом двух-, трехдечные громады линейных кораблей, фрегатов, бригантин, катеров, отыскивая свою нареченную «Анну-Маргариту». Вот он, его транспорт, приютился неподалеку, в сторонке, в углу гавани, ближе к берегу.

Узкий в поперечнике, несколько вытянутый, с низкими бортами корпус, длинноватый, выстреленный вперед бушприт [31], три невысокие мачты, с характерным наклоном в сторону кормы, говорили о мореходности и неплохой ходкости судна. «А пожалуй, Аннушка-то моя ничуть не хуже корабликов», — повеселел Головнин, направляясь в казарму.

Командиры и офицеры кораблей эскадры жили на третьем этаже казармы. На первом этаже в ротных помещениях располагались экипажи.

Командир транспорта, лейтенант Дмитрий Креницын, произвел на Головнина хорошее впечатление. Среднего роста, голубоглазый, лет на десять-двенадцать старше Головнина, встретил доброжелательной улыбкой.

— Слава Богу, прибыло у меня помощников, — обрадовался командир, — а то бьюсь с одним мичманом и квартирмейстером. Матросиков-то более сотни.

На следующий день поутру мичман Головнин отправился на корабль вместе с командиром. Следом вышагивал строем экипаж, все свободные от нарядов матросы.

— Работы хватает, — рассказывал по дороге Креницын, — то снегопад пройдет, снежок стряхивать с палубы, то оттепель, изморозь, наледь, ледок скалываем. Да и обкалываем вокруг судна, глядишь, не за горами и кампания.

Головнин, зажмурившись, глянул на мартовское солнце и подумал: «А здесь светило-то шибче греет, нежели в Кронштадте».

Спустя неделю Василий каждый день водил команду на судно на работы, менял суточный караул, оставляемый как и на всех кораблях эскадры, для охраны. На день верхние люки отдраивались, внутренние помещения открывались, где только можно. Всюду стоял запах плесени, спертый воздух.

— Ежели судно не проветривать, сгниет за два-три года, — поделился Креницын. Он был доволен настырностью нового мичмана.