Явка в Копенгагене: Записки нелегала - Мартынов Владимир. Страница 113

Весной 1979 года «Веста» закончила пединститут, и мы решили обратиться к Председателю КГБ с письмом, в котором «Веста» просила посодействовать нашему возвращению в Москву, ведь там оставалась престарелая мать, требовавшая ухода. К тому же «Веста» была коренной москвичкой и, вполне естественно, тосковала по своему родному городу и постоянное чувство ущемленности и унижения не покидало ее.

Через две недели нас вызвали в местное управление ГБ и сказали, что пришел ответ на наше письмо, в котором говорилось, что наша просьба пока отклоняется. Мы решили, что это слово «пока» за подписью Председателя может в будущем кое-что значить, и решили ждать.

Тем временем у нас появились хорошие друзья, мы больше не чувствовали себя одинокими. Отпуск у нас был большой, и, как правило, проводили мы его вместе с детьми в деревне на Смоленщине. Летом — грибы-ягоды, занимались огородом, я плотничал. Наши девочки выросли в общении с природой, любили лес и речку, привыкли ходить в грибные и ягодные походы и при этом не хныкать.

Через полтора года мы написали второе письмо с аналогичной просьбой. Снова отказ. На этот раз мотивированный сменой руководства (в то время Председателем только что был назначен В. Федорчук).

В феврале 1983 года мы написали еще одно письмо на имя теперь уже нового Председателя. В письме мы конечно же упомянули, что бывший наш Председатель— нынешний Генсек Ю. В. Андропов, в свое время на нашу просьбу о возвращении ответил, что, мол, «пока это невозможно». Так вот, пробыв (вернее, отбыв) десять лет в Н. (нормальный срок), не могли бы мы теперь рассчитывать на возвращение в Москву, поскольку при выезде нам было обещано, что через какое-то время разрешат вернуться.

Через месяц-полтора позвонили из местного ГБ и передали, чтобы пятнадцатого апреля мы были в Москве, где нам предстоит встретиться с товарищами по интересующему нас вопросу. Мы поняли, что вопрос о возвращении в Москву решен положительно. Слово «пока» в устах Ю. В. Андропова весило немало.

Накануне мы приехали в Москву, позвонили по указанному телефону и договорились о встрече. Пятнадцатого утром пришли в бюро пропусков на Малой Лубянке, где нас уже ждал все тот же, ничуть не постаревший В. E., который вел наше дознание в 1972 году, с товарищем. Беседа велась в служебном помещении. В. Е. начал с того, что все наши прежние грехи остаются в силе, поскольку наши деяния имели серьезные последствия для дела разведки. Какие именно, он не говорил, а мы не спрашивали.

— Несмотря на пашу с вами договоренность, вы имели нежелательные контакты с иностранцами, — выговаривал он нам, поглядывая попеременно то на меня, то на «Весту».

— Ну, имели, конечно, а как же? Например, у нас на кафедре французского языка преподают настоящие француженки. Так что, прикажете нам от них под столом прятаться? — сказала «Веста».

— Ну, мы же ничего такого и не говорили, — примирительно отвечал В. Е. — Просто так, констатируем факт.

— Мне, например, по своей работе приходилось встречаться с кубинцами. Ведь когда мы поступали на работу в институт, в городе Н. иностранцев вообще не было, а теперь же в пединституте образован целый факультет иностранных студентов: немцы, кубинцы, афганцы и прочие. Нам что же, надо было немедленно увольняться с работы? И потом, — продолжал я, — вас ведь не очень смущало то обстоятельство, что «Веста» довольно часто работала с немецкими делегациями из ГДР?

— Да, да, мы мне говорили об этом, но ведь то же были демократы.

— А запрет на встречи с иностранцами распространяется, кстати, и на демократов.

Затем В. Е. вел разговор еще на какие-то отвлеченные темы, спрашивал о наших детях. При этом он почти непрерывно курил. Пришедший с ним товарищ в разговоре участия почти не принимал.

— Вы обратились с письмом на имя Председателя, — подошел наконец к главному В. Е. — Мы тут посовещались и, учитывая, что уже прошло десять лет, решили вашу просьбу удовлетворить.

Мы сидели, затаив дыхание. Трудно было поверить в такое.

— Вы, в общем, правильно поступили, что обратились с письмом, — сказал присутствующий товарищ. — Под лежачий камень и вода не течет.

В. Е. неодобрительно покосился на него. Мы чувствовали, что ему была в тягость подобная миссия. Ведь он был одним из инициаторов нашего изгнания из Москвы, а теперь вот ему же и поручили вернуть нас в Москву, и это ему явно претило. Но… приказ самого Председателя!

— Какие у вас в связи с этим будут просьбы? — спросил В. Е.

— Ну, прежде всего, жилье, разумеется.

— А разве вы не можете жить у матери?

— Где же там жить? Там мать, брат с семьей, а квартира— двухкомнатная хрущовка, — ответила «Веста». — Где мы там разместимся?

— Это абсолютно исключается, — подтвердил я. — Нас ведь четверо. Кто же нас там пропишет?

— Хорошо. Мы посоветуемся с руководством по этому поводу. Очевидно, придется посмотреть наши резервы, что-то подыскать, — сказал он, глядя на товарища. Тот утвердительно кивнул. — Но вы не рассчитывайте на скорое решение этой проблемы. Это займет как минимум полтора-два месяца.

— Ничего, мы подождем, — сказала «Веста».

— Какие еще будут просьбы?

— Нельзя ли будет поднять вопрос о пересмотре пенсии? Эти пятьдесят процентов, которые я получаю… Это ведь всего сто рублей…

— Я даже не буду ставить этот вопрос перед руководством, так как это абсолютно нереально. Что еще?

— Тогда все.

— Чем собираетесь заниматься в Москве?

— Техническими переводами.

— М-да. Это не так просто. Нужны связи. Ну а как вы? — обратился он к «Весте».

— Что-нибудь найду.

— Тогда до свидания. Если появятся новости в отношении квартиры, я сам сообщу. Ваш телефон у меня есть.

Но В. Е. не позвонил ни через месяц, ни через два. Мы уже уволились с работы, у нас было чемоданное настроение, а из Москвы — ничего. На наши телефонные звонки никто не отвечал. Пришлось мне самому поехать в Москву, чтобы выяснить, в чем дело. Через дежурного по главку узнал, что В. Е. отбыл в отпуск и вернется только через месяц. Переговорил по телефону с его замом. Он о нашем деле ничего не знал, но уверен, что как только В. Е. вернется из отпуска, сразу передаст ему о моем звонке. В конце июня позвонили товарищи из местного ГБ и сказали, чтобы мы снова выехали в Москву и договорились о встрече по известному нам телефону.

В условленное время мы снова встретились с В. Е. у входа в бюро пропусков КГБ. С ним был незнакомый нам товарищ, по-видимому, ведавший хозяйственными вопросами.

— Что же вы, В. E., не могли нам сказать, что уезжаете в отпуск? Мы все же как-никак волновались, — сказала «Веста».

— А почему это я, собственно, говоря, должен вам докладывать? — отвечал он своим неторопливым хрипловато-вальяжным тоном.

Мы сели в черную «Волгу», проехались по Сретенке и тотчас свернули в один из узких переулков, остановившись перед старым обшарпанным домом. Теперь уже нас вел хозяйственник. Вошли в квартиру на втором этаже с высоченными потолками. Прошлись по комнатам.

— Ты что же, не мог ту г хоть немного подремонтировать? — деланно пожурил В. Е. сопровождавшего нас товарища, указывая на оборванные обои в спальне. — Да и ручек на окнах вон нет. Сам, что ли, поотрывал?

Хозяйственник что-то невнятно буркнул в ответ.

— Ну вот, — сказал В. Е. с торжественным выражением лица, — хорошая квартира. А главное— в центре. Отдай им ключи и ордер да помоги оформить прописку.

И вот заветный ордер — розовая моссоветовская бумажка— и связка ключей у нас в руках. Как все просто! И как сложно! Договорившись о встрече, мы расстались.

Прошлись по переулочкам, чтобы ознакомиться с районом, где нам предстояло поселиться. Этот своеобразный и по-своему живописный район, расположенный между двумя историческими площадями — Трубной и Сухаревой (прежде Колхозной), был ограничен Сретенкой, Цветным и Рождественским бульварами и Садовым кольцом. Район этот превосходно описан московским писателем Лазарем Карелиным в его повести «Последний переулок». В самих узких переулочках здесь нет ни единого деревца, но зато много тенистых сквериков и детских площадок, театр Маяковского на Хмелева, две булочных, выпекающих плюшки, лепешки, ватрушки, источавшие окрест дивной аромат. Все дворы— проходные. Можно войти, например, с Рождественского бульвара в один двор и выйти на Сухаревской через другой, пересекая при этом все переулки. В Последнем и Печатниковом переулках размещались пивнушки, торжественно именуемые пивными барами. В сквериках, на детских площадках, на бетонных плитах— всюду сидят мужики с банками, склянками, канистрами, бидонами, пакетами из-под молока, извлеченными из мусорных контейнеров. Они потягивают жиденькое пиво и о чем-то оживленно беседуют, многие закусывают воблой, которая продается тут же из-под полы.