Спиридов был — Нептун - Фирсов Иван Иванович. Страница 41

И вдруг борт русского судна опоясался огневым залпом мортир.

— Алла!!! — завопили турки на всех галерах и с яростью ринулись к боту на абордаж.

Замерли на берегу матросы, сдернув мокрые шляпы. Вначале взметнулось над ботом белое облачко порохового дыма, следом сверкнуло яркое пламя и все враз загрохотало...

«И тогда загорелся весь бот и видели-де, что он, капитан Джефремери, упал на том боту в огне, и конча на том боту он капитан Джефремери и боцманмат и матрос сгорели, а бот начало рвать».

Так, не сдаваясь врагу, уходили из этой жизни русские моряки, так смыл своей кровью некогда позорное пятно своего прошлого офицер русского флота, француз от рождения, капитан 3-го ранга Петр Петрович Дефремери.

Помянув погибших, продолжали исполнять свой долг моряки. Для Спиридова боевые будни начинались каждодневным напряжением, неделями без сна и отдыха. К тому же Бредаль, повидав в деле Спиридова, обрадовался, что не ошибся. Распознав в нем истинного моряка, опытный адмирал умело направлял молодого мичмана не только выверенными галсами, но и стремился, чтобы Спиридов почаще следовал нехожеными фарватерами. Спиридов, в свою очередь, внимательно присматривался к опытному командиру. Бредаль имел в распоряжении только малые суда с небольшой артиллерией, приспособленные для действий у побережья. Однако против большого корабельного флота турок — линейных кораблей, фрегатов, галер — он искусно использовал маневр и постоянно держал неприятеля в напряжении.

Турция, казалось, уже сожалела, что ввязалась в войну с Россией. На Днепре русские овладели крепостями Очаков и Кинбурн, их суда вышли в Лиман, в Крыму терпел поражение хан Фетха-Гирей. А тут еще вступила в войну с Турцией и Австрия, по договору с Россией.

В разгар лета у Миниха появились турецкие парламентеры, запросили перемирия. Миних вызвал своего расторопного адъютанта, майора Манштейна:

— Снаряжай нарочных в Петербург и в Крым к Ласси. Мы теперь на коне, турки у нас в ногах.

Смолкли на время пушки, заговорили дипломаты. Остерман отряжал на переговоры с турками Петра Шафирова и Ивана Неплюева.

Пятнадцать лет назад вице-президент Коллегии иностранных дел Шафиров тянул из «грязи» Остермана, подталкивал по служебной лестнице. Теперь роли переменились, но Остерман выдерживал почтительный тон.

— Османы тебе, Петр Павлович, ведомы не понаслышке, — начал степенно Остерман, — но нынче они к нам на поклон: в Немирове их депутация ждет тебя.

Остерман протянул Шафирову полномочную грамоту.

— Надлежит нам спросить у них сполна, тут все указано и на том тебе стоять твердо.

Остерман не столько излагал, теперешние нужды России, сколько заботился о грядущем.

— Надлежит нам переделать все прежние договоры с турками, для спокойствия земли Кубани и Крыма, от Дона до Дуная, должны к нам отойти, отныне по Черному морю суда наши свободно плавать будут.

Были и другие претензии. Но Остерман, упоенный военными успехами, проглядел коварство турок и их подстрекателей — французов и англичан.

Протянув канитель два месяца, турки, собравшись с силами, отогнали австрийцев, прервали переговоры и возобновили военные действия.

Следующая кампания на Днепре началась печально. Разразилась чума, и одной из первых ее жертв оказался Наум Сенявин. Моровая язва косила людей на ходу. Из ста тысяч от чумы погибло не менее трети.

Ввиду явного, двойного, превосходства турок Миних не форсировал Днепр и отошел к Киеву, флотилию по Днепру повел Мамонов, которого в пути тоже сразила чума.

В Азовском море турки намертво блокировали мощной эскадрой и отрезали от моря флотилию Бредаля у Федотовой косы. После долгих раздумий Бредаль приказал снять и перевезти на берег все пушки и припасы, а суда в конце концов пришлось взорвать, чтобы они не достались врагу. Армия Ласси, оставшись без поддержки и питания с моря, покинула Крым и ушла на Украину. Одержать верх над турками без флота оказалось невозможным. К тому же Австрия, втайне от союзной России, пошла на мировую с турками, а воевать в одиночку было бессмысленно.

Так уж получилось, что полномочным представителем России на мирных переговорах с турками в Белграде оказался ярый недоброжелатель русских — ловкий француз маркиз де Вильнев. Он сделал все, чтобы Россия осталась «на бобах», несмотря на жертвы, 100 тысяч россиян, потерянных за время войны.

Посол Франции в Стамбуле Вильнев, сверх ожидания в Париже, добился того, чтобы Россия опять лишилась возможности содержать в Черном и Азовском морях военный и торговый флот. Жалкие крохи — Азов со срытыми укреплениями — вот и все, что получила Россия. Мечты Остермана развеялись по ветру...

Смолкли пушки, в Азов степями, по суше тянулись обозы с орудиями, амуницией, больными матросами.

Заканчивая свое пребывание в Азове, захворавший Петр Бредаль диктовал донесение императрице, описывая последние будни Азовской флотилии: «Того же числа в ночь работу нашу окончили, мы с степи обрылись и сделали кругом себя ретраншемент, а лодки притащили к самому берегу, на мель, так что какое б от них неприятельского флота сильное нападение не было, опасности не признавается. Июня 19-го числа по ордеру генерал-фельдмаршала Ласси отправился сухим путем в Азов, понеже в здоровье весьма слаб нахожусь, також и для исправления В.И.В. дел. А тамо более для меня дел не касалось, ибо лодки притащены к самому берегу и сколько возможности моей было, как В.И.В. всенижайший верный слуга, со усердием, не жалея жизни моей, исполнил и диверсию противу неприятеля учинил, и оный неприятель со всем своим противу наших лодок великим флотом, атакировав, стоит и милостью Божию и счастием В.И.В., хотя они и сильные нападения чинили, однако никакого вреда они нам сделать не могли. А во отбытие мое команду над всеми морскими служителями и над лодками поручил от флота капитану Толбухину, а над прочими бригадиру Лукину и ему, капитану Толбухину, велел быть под главною командою у него бригадира Лукина.

А сего июля 3-го дня прибыл в Азов и ныне здесь обретаюсь».

По прекращении военных действий Бредаля вызвали в Петербург. Сопровождал его, как положено, адъютант.

Три года не был в столице Спиридов. Бывшие однокашники и друзья делились новостями, спрашивали о стычках с турками на юге.

Одна из первых новостей ударила обухом по голове.

— Овцын-то ныне в матросах, сказывают, Беринг его приютил.

Пять лет назад Овцын добился назначения в Великую экспедицию. Ему доверили обследовать морской путь от Оби до устья Енисея.

Три навигации пытался лейтенант Дмитрий Овцын пробиться из Обской губы к Енисею, и каждый раз непроходимые торосы преграждали дорогу. Не хватало продовольствия. Среди экипажей матросов свирепствовала цинга, не миновала она и командира. Но невзирая, что он страдал «цинготною болезнью, так что ни на которую ногу приступить не мог» и имел «животную и грудную болезнь, отчего и харкал кровью», Дмитрий Овцын упрямо пробивался сквозь льды на восток. Зимою Овцын спускался по Оби в Березов. Здесь он сблизился с ссыльными Дологорукими — князем Иваном, его женой Натальей и сестрой Екатериной Алексеевной — опальной «нареченной невестой» Петра П.

В их компании появился тобольский подьячий Осип Тишин, друживший с Иваном. Зачастил он из Тобольска, приглянулась ему Катерина. Как водится в глухомани, пьяное застолье обыденно. Захмелев, Иван частенько высказывался опасно:

— Нынче фамилия наша и род наш совсем пропали, а все это разорила... наша теперешняя императрица, так ее мать.

Тишин урезонивал его:

— Для чего такие слова говоришь?

— А ты что, донести хочешь? Тебе же голову и отсекут.

Тишин прикинулся своим, выведывал сокровенное у Ивана:

— Я-то не донесу, а пристав Петров настрочит на вас.

Иван ухмыльнулся:

— Майор Петров давно наш и нами задарен.

Исподволь Тишин стал домогаться Екатерины Долгорукой и предлагал ей сожительство. Та отвергала притязания и пожаловалась Овцыну.