Шпион, который спас мир. Том 2 - Шектер Джеролд. Страница 31
Пеньковский писал группе: «Не стоит сейчас принимать решение о прекращении фотосъемки. Необходимо продолжать эту работу до тех пор, пока у меня не отберут пропуск».
«Если не считать слежки, — писал Пеньковский, — для меня все складывается неплохо и в ГРУ, и в Государственном комитете». Он получил благодарность и денежную премию. Он все еще надеялся, что его в ближайшее время пошлют за границу в краткосрочную командировку. Были возможности поехать в Японию или Австралию, в США на книжную ярмарку или во Францию с Гвишиани. Эти поездки должны были состояться в период с сентября по декабрь 1962 года. Пеньковский писал, что он ждет от Гвишиани предложения поехать в одну из этих командировок и попытается поговорить с кем-нибудь из КГБ и Центрального Комитета, где утверждение кандидатур на зарубежные поездки также контролирует КГБ. «Одному Богу известно, каков будет ответ. Если КГБ снимет с меня подозрение, то они санкционируют поездку. А если нет, они «посоветуют», что со мной делать: оставить ли меня в Комитете или убрать, но оставить в армии, или же уволить меня совсем.
Если они уберут меня из Комитета и начнут оформлять увольнение, я предприму последнюю попытку остаться в армии на любой другой работе и обращусь с последней просьбой к Малиновскому, к С. С. (Сергею Сергеевичу Варенцову), к Серову и к другим генералам. Если не поможет и это, я не останусь в Москве. Я прошу вас понять меня и санкционировать эти действия и решения».
Далее Пеньковский посвятил особый раздел своего письма Винну и его проблемам. Он написал, что все шло нормально, но за день до отъезда Винна Левин (представитель КГБ в Государственном комитете) сказал ему, что его люди (КГБ) заинтересовались целями поездки Винна. «Я ответил ему, что помимо Комитета Винн должен посетить Совет по торговле или Министерство внешней торговли в связи с организацией передвижной выставки. Левин сказал, что ему все это известно, но что по какой-то причине они все-таки заинтересовались В. Я узнал все это во второй половине дня, после того как передал Винну часть материала. Я назначил ему свидание на 21.00 в тот же самый день, чтобы поужинать с ним на прощанье. Я работал с В. официально, и органам (КГБ) было об этом известно; в таких случаях предполагается, что «соседи» не ведут за нами слежку. Приближаясь к «Пекину», я заметил, что за В. следят, и решил уйти, но потом испугался, что у него, возможно, есть материал для меня, который он должен передать мне до отъезда из Москвы. Я решил войти в ресторан и поужинать с В. на виду у всех. Войдя в вестибюль, я понял, что он «окружен» (это означает, что наружное наблюдение ведется либо демонстративно, либо непрофессионально). Увидев, что свободных столиков нет, я решил уйти, будучи в полной уверенности, что В. последует за мной. Мне только хотелось узнать, есть ли у него материал для меня, а затем расстаться с ним до утра, предупредив, что провожу его. Пройдя метров 100—150, я вошел в большой проходной двор с садом. В. последовал за мной, и оба мы сразу же увидели двух «топтунов», которые шли за нами. Перекинувшись парой слов, мы с В. расстались. Меня возмутила столь наглая слежка, и на следующий день, проводив В., я официально доложил своему начальству о том, что сотрудники КГБ помешали мне поужинать с иностранцем, которого мы уважаем, давно знаем, с которым я давно работаю и с которым у нас установились отношения взаимного доверия и т. п. Я сказал, что наш гость чувствовал себя неуютно, когда заметил, что к нему проявляют такое «внимание». Мое начальство согласилось, что это позор, и Левин тоже был возмущен слежкой. Левин сказал, что Комитет и я как его представитель оказывали В. необходимые знаки внимания и что они (КГБ) не имеют к нему никаких претензий. Но В., по-видимому, привлек к себе внимание органов неосмотрительными действиями».
Затем Пеньковский пожаловался на неспособность Винна организовать передвижную выставку более оперативно, с тем чтобы его пригласили в Москву в 1962 году. Он написал также, что уже после отъезда Винна ему стало известно, что тот приглашал к себе в гостиничный номер советских юношу и девушку. «Не знаю, о чем он с ними разговаривал и какую цель преследовал, завязывая знакомства подобным образом. Может, он чувствовал себя одиноким? Этих молодых людей подвергли допросу» {139}.
Пеньковский критиковал Винна также и за то, что тот не обменял ни одного английского фунта, «хотя я уверен, что вы снабдили его деньгами на поездку. Каждый день он брал у меня по 30—40 рублей (27—36 фунтов стерлингов), к тому же я полностью оплатил его номер в гостинице. Когда он просил денег, отказать ему было неудобно. Возможно, кто-нибудь заметил, что он не обменивал валюту, хотя жил, ел, развлекался и за все расплачивался в рублях».
В заключение Пеньковский настоятельно просил группу заставить Винна срочно отправить в Комитет все требуемые документы и приложить список участвующих фирм, с тем чтобы можно было организовать выставку в Москве или Ленинграде. «Я прошу вас проконтролировать действия В. и помочь ему прислать документы о предполагаемой выставке и рекламные проспекты хорошего качества и привлекательно оформленные. Необходимо, чтобы все выглядело солидно, тогда многие подозрения относительно В. исчезнут».
Пеньковский написал, что, если его не направят за границу в краткосрочную командировку, он со второй половины сентября уйдет в отпуск до конца октября. «На период моего отпуска я буду числиться в Комитете, независимо от того, какие будут приняты решения относительно моего будущего. После отпуска я вернусь в Комитет и все еще смогу бывать на приемах. После отпуска на одном из приемов я сообщу вам о своей дальнейшей судьбе».
Далее, говоря о своем будущем, Пеньковский высказал англо-американской группе все, что наболело. «Дорогие друзья, я хочу попросить вас о большом личном одолжении. Прошу вас сделать для меня исключение из правил. Я безмерно благодарен за то, как оплачивается моя работа в настоящее время и как ее предполагается оплачивать в будущем, когда я приеду к вам. Мое теперешнее жалованье плюс пенсия в размере этого жалованья — все это очень хорошо и достаточно для моей будущей жизни в столь дорогом для меня мире, за незыблемость существования которого я борюсь вместе с вами. Когда я приеду к вам, у меня будет на счету 35—40 тысяч (долларов). Мне кажется, что такой суммы недостаточно, чтобы начать все с нуля, особенно если учесть, что я хочу сразу же активно заняться частной предпринимательской деятельностью. Когда я приеду, мне хотелось бы иметь больше средств. Прошу вас отобрать из сделанных мной 5000 фотокадров не менее сотни самых лучших и самых ценных.
Добавьте к ним все предыдущие рукописные материалы (подлинность и ценность которых, я полагаю, уже проверена и подтверждена) и передайте все это моим самым высоким начальникам для общей оценки и установления для меня материального поощрения в виде единовременной выплаты с учетом важности всех документов в целом. В связи с этим я хотел бы напомнить вам о следующем. Существующая система оплаты за период моей работы в России была согласована нами в первые дни нашей совместной работы, когда, скромно оценивая мои возможности как агента, мы пришли к общему заключению, что моя деятельность в основном ограничится рамками ГРУ и что я смогу добывать подлинные документы, представляющие ценность только для разведки.
В результате дальнейшего развития нашей совместной работы, а также благодаря вашей предусмотрительности и руководству выявились новые возможности, и мы вышли далеко за рамки первоначальных планов и предположений. Мы получали и продолжаем получать многие другие материалы, которые имеют явную ценность для нашего командования. Прошу вас принять это во внимание, когда будет рассматриваться моя просьба. Меня беспокоит, что я смогу оставить своим детям и внукам, и мое жизненное благосостояние мне не безразлично, однако что останется после меня родным? Хочу сразу же заверить вас, что, если в моей просьбе будет отказано, качество моей работы не снизится и мой энтузиазм не уменьшится ни на йоту и что я буду продолжать работать так же, как сейчас. Верьте этому, в этом моя сила».