Римские легионы. Самая полная иллюстрированная энциклопедия - Махлаюк Александр Валентинович. Страница 7

Таким образом, римская военно-политическая стратегия во многом основывалась на ценностных представлениях, описываемых такими понятиями, как честь, достоинство, слава. Римляне воспринимали международные отношения как борьбу за честь и статус между Римом и варварскими народами и доказывали свое превосходство в этом состязании демонстративными военными акциями и завоеваниями. С точки зрения римлян, проявить какую-либо слабость, как, например, уважительное отношение к иноземным народам, неспособность отомстить за понесенное поражение или покарать восстание с показательной жестокостью, означало дать повод для вторжения или мятежа. Поэтому римляне иногда преувеличивали потенциальные угрозы и, рассматривая любое вторжение или неподчинение как покушение на свой престиж, реагировали на них с чрезмерной агрессивностью, предпринимая завоевательные походы и даже не останавливаясь перед тотальным уничтожением противника или по меньшей мере подрывом его военного потенциала. Главное, чего они хотели добиться, – внушить врагу чувство страха перед превосходством Рима. Причем с римской точки зрения ответ на брошенный Риму вызов мог последовать в любое время, даже спустя несколько лет. Так, Юлий Цезарь для оправдания своих действий против племени гельветов, с которых начались Галльские войны, вспоминает то поражение, которое это племя нанесло Лицинию Крассу почти пятьдесят лет назад (Цезарь. Галльская война. I. 7; 12–14, 30).

Действительно, многие римские кампании в эпоху Империи (дакийские войны Домициана, парфянская и дунайские войны Марка Аврелия, вторжение Септимия Севера в Шотландию, поход Александра Севера против Персии, германская кампания Максимина Фракийца) происходили после серьезной длительной подготовки и не могут считаться непосредственной реакцией на возникший кризис. Целью этих ударов была не столько, собственно, оборона, сколько наказание, месть и устрашение противника, то есть установление определенного равновесия в статусных отношениях между Империей и ее врагами. Таковыми, по сути дела, были и Дакийские войны Домициана и Траяна. Домициан вынужден был реагировать на вторжение даков в провинцию Мёзию в 85 г. н. э., в результате которого римские войска были разбиты, причем в сражении погиб и наместник провинции. Армия, посланная восстановить положение, также потерпела неудачу, и Домициан потратил год, прежде чем снова выступил против даков, но тем не менее вынужден был заключить с ними мир если не позорный для Рима, то явно не почетный. Поэтому для восстановления престижа Римской империи войны против даков в 101–102 и 105–106 гг. продолжил император Траян, который довел дело до полного поглощения Дакии и создания на ее территории новой провинции.

Итак, по своей сути римская стратегия всегда была агрессивной. Нельзя поэтому согласиться с теми историками, которые подчеркивают, что со времен Августа внешняя политика Империи делала выбор в пользу обороны [15]. Римляне верили, что самой судьбой им предначертано управлять миром, и не считали, что у их власти могут быть какие-то определенные границы. Они следовали правилу: лучшая защита – нападение.

Полководцы и военачальники Рима с самого начала стремились взять инициативу в свои руки, чтобы сразу продемонстрировать врагу уверенность римской армии в себе. Поэтому высказанное в свое время некоторыми историками обвинение римлян в пристрастии к «окопной войне» [16] несправедливо. Римляне вели войны с великой решительностью, настойчиво добиваясь победы. Достигнув же победного результата, римляне, как правило, действовали предельно жестоко. Они иногда не ограничивались разрушением городов и деревень, но стремились максимально уничтожить живую силу противника. Так, в правление Августа Марк Красс подверг почти полному уничтожению фракийское племя бастарнов. Так же поступили Тиберий и Друз в 15 г. до н. э. после завоевания Реции: они «выселили бо́льшую часть наиболее сильных мужчин боеспособного возраста, оставив лишь такое их количество, которого было достаточно, чтобы страна не обезлюдела, но которого не хватило бы, чтобы поднять восстание» (Дион Кассий. LIV. 22. 5). С особенной беспощадностью подавлялись восстания провинциального населения, как это было в Паннонии в 6 г. н. э., в Иудее в 66–70 гг. и в 132–135 гг., в Британии в 61 г. и в других случаях. Римляне практиковали такие превентивные меры, как переселение из вновь завоеванной провинции мужского населения боеспособного возраста.

Такие действия римлян, естественно, не могли не восприниматься покоренными народами как проявление врожденной алчности и агрессивности римского народа. В риторически заостренной форме мысль об этом римский историк Тацит вкладывает в уста вождя британских повстанцев Калгака: «Расхитителям всего мира, им уже мало земли: опустошив ее, они теперь рыщут по морю; если враг богат – они алчны; если беден – спесивы, и ни Восток, ни Запад их не насытят; они единственные, кто с одинаковой страстью жаждет помыкать и богатством, и нищетой; отнимать, резать, грабить на их лживом языке зовется господством; и, создав пустыню, они говорят, что принесли мир» (Тацит. Агрикола. 30).

Адрианов вал

Ориентация римлян на поддержание своей чести и достоинства обнаруживается не только в крупных военных предприятиях, но и в отдельных элементах римской стратегии. В качестве показательного примера можно вспомнить о походе Цезаря против германского вождя Ариовиста. Для переправы через Рейн Цезарь построил мост, который затем был разрушен (Цезарь. Галльская война. IV. 17–19). Очевидно, строительство этого моста, вместо обычного способа форсирования водной преграды с помощью соединенных между собой лодок, было осуществлено не только и не столько ради удобства, но для того, чтобы внушить неприятелю мысль о превосходстве римлян, которым покорны даже большие реки [17]. Аналогичную цель, возможно, преследовало и строительство того грандиозного моста через Дунай, который был сооружен по приказу императора Траяна перед началом второй войны против даков (Дион Кассий. LXVIII. 13. 1–6). Вместе с тем нельзя исключать, что возведение на границах Империи разного рода инженерных сооружений, сочетавших впечатляющий вид и практическую полезность, могло также преследовать цель занять солдат дисциплинирующим трудом в условиях мира [18]. Во всяком случае, такое известное фортификационное сооружение, как грандиозная Стена Адриана в Британии, протянувшаяся на 117,5 км от устья Тайна до Ирландского моря, по мнению некоторых исследователей, больше подходила для задач по контролю за передвижением местных племен и сбором торговых пошлин, нежели для надежной защиты против варварских вторжений извне. Об этом может свидетельствовать очень большое, если не сказать чрезмерное, количество ворот, мало подходящее для сдерживания нападений извне. Примечательно, что уже при преемнике Адриана на императорском престоле, Антонине Пие, этот вал был оставлен и в 160 км к северу от него был построен новый.

Строительство приграничных укреплений. Рельеф с колонны Траяна

Кстати сказать, античные авторы в качестве мотивов, которыми руководствовались римские правители, затевая завоевательные кампании, нередко указывают и на необходимость занять войска делом, чтобы «бездеятельность – состояние, опасное для дисциплины, – не испортила воинов», как пишет Веллей Патеркул (Римская история. II. 78. 2), говоря о причинах предпринятых Октавианом походов в Иллирик и Далмацию. Так же и император Септимий Север в 208 г. н. э. начал кампанию в Британии, «видя, что его сыновья стали вести негодный образ жизни, а войска расслабляются от бездеятельности» (Дион Кассий. LXXVII. 11. 1; ср. Геродиан. III. 14. 2).