Браконьеры - Фирсов Владимир Николаевич. Страница 4

На этот раз никто не подстерегал Тимофея. Никем не замеченный, он дошел до леса и тут словно растворился в нем — исчез без следа, будто его и не было. Тимофей Косых знал лес как свои пять пальцев и свободно ориентировался в нем днем и ночью. Он видел в лесу все, оставаясь сам невидимым, — лесника, метившего больные деревья; егеря, выслеживающего стаю волков, а заодно и Тимофея и самих волков, бесшумными тенями мелькнувших между деревьями вне досягаемости его ружья, которое уже каким-то образом оказалось у него в руках; и запылившийся “Москвич” Александра Петровича, когда тот следующим утром разворачивался у лесного озера… И многое еще видел зоркий, чуткий и осторожный Тимофей Косых. Лишь одного не видел он — как в ночной темноте подъехал к лесу “пикап”, принадлежавший научной гордости района — Институту Автономных систем, и двое приехавших в нем людей долго возились над каким-то ящиком, а потом один из них ушел в лес, неся на плече что-то длинное, похожее на футляр из-под чертежей.

Тимофей Косых был охотником высшего класса. Его старая тулка двенадцатого калибра почти не знала промаха ни по бегущей, ни по летящей, ни по плывущей дичи. И сейчас, когда он бродил по лесу, она время от времени медленно поднималась и выплескивала грохочущую струйку огня, после чего Тимофей снова растворялся в зеленой ряби кустов, унося свою добычу.

Но ружье не было его единственным оружием. С такой же ловкостью Тимофей пользовался силками, сетями, ловушками, капканами, западнями, отравленными приманками и прочими орудиями и методами охоты, как разрешенными, так и запрещенными строго-настрого.

Ночь с пятницы на субботу Тимофей Косых провел у костра, который сделал из сваленной несколькими взмахами топора смолистой сосенки. Запеченная в глине утка была съедена целиком, чуть ли не с костями. Вначале Тимофей лежал, уткнув рыжую бороду в сторону подмигивавшей из-за вершин деревьев звездочки и стараясь нанизать на эту звезду кольца табачного дыма… Потом это занятие ему надоело, и он заснул.

То ли лежал он ночью неудобно, то ли слегка просквозило его ночной сыростью, но проснулся он на заре с тяжелой головой и дурным настроением. Подобное начало не предвещало ничего хорошего. Так оно и оказалось. Охота не ладилась, дичь не шла на ружье, а когда он все же подстерег козочку, поторопился нажать на спусковой крючок и не убил ее, а только ранил.

Раздосадованный Тимофей вышел к берегу озера, чтобы напиться и освежить немного голову. Там он несколько минут понаблюдал за Александром Петровичем, разгружавшим свою машину, потом снова ушел в лес. Но охота по-прежнему не клеилась. Стало жарко, воздух сгустился до почти осязаемой плотности. Явно надвигалась гроза. Тимофей с радостью подумал о ливне, который поможет освежить тяжелую, будто не свою голову, присел под деревом и незаметно для себя заснул.

Проснулся он от жуткого ощущения неведомой опасности, с которым каждый из нас не раз встречался во сне. Несколько секунд Тимофей продолжал неподвижно сидеть, опираясь спиной о ствол толстой сосны, потом потихоньку провел ладонью по траве, нащупывая верное ружье, но его почему-то не оказалось под рукой. Тут сбоку что-то шевельнулось, он быстро глянул туда и чуть не закричал, оттого что увиденное им зрелище было ужасно в своем неправдоподобии. В нескольких шагах от себя он увидел здоровенного матерого волка с оскаленной пастью. Но чудовищней всего была поза волка — он не стоял, не лежал и не сидел так, как положено всем четвероногим бессловесным тварям, а, вызывающе помахивая хвостом, расселся перед Тимофеем на пеньке совсем как человек, положив вдобавок себе на колени ружье Тимофея, которое придерживал передней лапой, а в другой лапе держал веточку, отмахиваясь ею от назойливых мух.

— Поговорим? — спросил волк вполне человеческим голосом, глядя в круглые от ужаса глаза Тимофея.

Тимофей дернулся было в тщетной попытке встать, но волк бросил веточку, ударил лапой по куркам и быстро навел ружье прямо в живот браконьеру.

— Сидеть! — приказал он. — Я же сказал — поговорим! А то как дам из обоих стволов. По-моему, у тебя там картечь?

У Тимофея отвисла челюсть, враз обмякли руки и ноги. Он выдавил из себя что-то нечленораздельное, не в силах отвести глаз от черных отверстий ружейных стволов.

— Сына моего ты застрелил, — продолжал волк, проводя лапой снизу по ружью.

Тимофей увидел, как длинный кривой коготь зацепил спусковой крючок, и в предсмертном ужасе закрыл глаза. Однако выстрела не последовало.

— Застрелил, сдал его шкуру и даже получил за нее премию у товарища Непомилуева, — продолжал волк. — Кроме того, виновен ты в нарушении установленных законом сроков охоты и применении запрещенных снастей, а также в непомерной жестокости и жадности, хищническом отношении к природе и многом другом. Я все говорю правильно?

— И-ик… — сказал Тимофей.

— Значит, правильно. — Волк положил лапу на лапу, но ружья в сторону не отвел. — Ну что же, теперь пора посчитаться. В бога ты, конечно, не веруешь?

Только тут Тимофей понял, что жить ему осталось несколько секунд. Он захотел крикнуть, что все это не так, что он хороший, что он больше не будет, захотел бухнуться зверю в ноги, чтобы выпросить себе прощение, но не мог выдавить из горла ни одного звука. Все в глазах его поплыло и стало двоиться, отчего он увидел перед собой сразу нескольких волков, каждого с наведенным на него ружьем, и это напомнило ему виденную в каком-то фильме сцену расстрела. Тут первые капли дождя застучали по листьям, принося долгожданное облегчение от одуряющей духоты, но Тимофей даже не заметил этого. Все его существо трепетало в смертельном ужасе, если только можно применить столь возвышенный термин по отношению к дородному дяде девяносто пяти килограммов весом.

— Завещание писать будешь? — спросил волк каким-то странным сдавленным голосом.

Тимофей хотел сказать “да”, но вместо этого отрицательно мотнул головой.

— Даю тебе возможность спастись, — сказал вдруг волк. — Убежишь — твое счастье. Не убежишь — пеняй на себя. Ну! — Он повел стволом в сторону, как бы указывая направление. — Считаю до трех. Раз! Два!…

Счета “три” Тимофей не услышал. Он мчался по лесу напрямик, оставляя клочья одежды на сучьях деревьев, полуослепший от ударов веток, исцарапанный ими в кровь. Дождь лил уже со всей силой, и его шум заглушал все остальные звуки. Он не слышал, стрелял волк ему вслед или нет, он знал только одно: если его сердце не разорвется от этого сумасшедшего бега, он больше никогда не вернется в лес.

Документы