У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945 - Люббеке Вильгельм. Страница 13

Когда я сообщил дяде о матрасе, он просто взорвался от возмущения: «Ты испортил матрас!» Вернувшись на следующий день после работы домой, я обнаружил, что вместо матраса на постели лежал мешок с соломой, на котором мне и пришлось спать все время моего пребывания в Люнебурге.

Несмотря на чисто формальные отношения с дядей Генрихом и тетей Дорой, я приятно проводил время в Хагене, познакомившись с местными жителями моего возраста. Кроме моих кузин Хартвиг и Ирмы, на ферме обучалось ведению домашнего хозяйства под присмотром тети несколько девушек. В нашей компании был также Бодо Фосс, дальний родственник, учившийся у дяди Генриха фермерским делам.

По вечерам после обеда мы, молодежь, собирались в большом ухоженном саду за домом. Мы шутили и просто болтали. Как-то я попытался незаметно поцеловать одну из девушек в шею, но она тут же отвесила мне звучную пощечину. Мои кузины до сих пор подшучивают надо мной, вспоминая этот случай.

Наша компания часто ездила в кино в Люнебург, угощались мороженым или отмечали какое-либо событие. Пять или шесть раз я приезжал вместе с Хартвиг и Бодо в город на танцы и встречался с местными девушками. Незадолго до моего восемнадцатилетия мы вместе с Бодо съездили ненадолго из Люнебурга в крупный портовый город Гамбург.

Сразу же по приезде мы направились на Репербан (Речная улица), в квартал красных фонарей недалеко от гавани. Когда мы отважились войти в один из окрестных баров, я начал нервно шарить руками в карманах, не зная, чего ожидать.

Хозяин заведения сразу же громко обратился ко мне по включенному репродуктору: «А ну хватит играть с наконечником своего пожарного шланга!»

Покраснев как рак, я быстро выдернул руки из карманов. Затем мы с Бодо нашли свободный столик. Вытащив из носков спрятанные там деньги, мы заказали выпивку.

Через пару минут к нам подсели две «дамы», загородив выход из нашей кабины. Хотя мы их не звали, но почувствовали себя обязанными заказать им что-нибудь выпить.

Два деревенских парня представляли легкую добычу для пары кабацких проституток. Прежде чем я понял, что происходит, одна запустила руку в карман моих брюк. Отсутствие опыта в общении с подобными агрессивными дамами имело следствием мою полную растерянность.

Я лихорадочно начал обдумывать возможность побега и сказал своей партнерше, что мне необходимо отлучиться в туалет. Она с подозрением отнеслась к моим словам и не позволила мне покинуть ее, и только Бодо смог убедить ее, что мне действительно необходимо выйти. Хотя она и разрешила мне встать из-за стола, но пошла вместе со мной.

Зайдя в свое убежище, я немедленно запер за собой дверь. Присев, я посмотрел в замочную скважину. Женщина продолжала стоять рядом с дверью, как часовой. Прошло пять минут, прежде чем она ушла. Воспользовавшись случаем, я быстро выбежал из бара, пересек улицу и стал ждать Бодо.

Он нагнал меня спустя пять минут. Он был рассержен и начал ругать меня: «Как ты мог оставить меня с этими проститутками!»

Несколько раз я выбирался в Люнебург самостоятельно. Возвращаясь ночью на ферму один, я часто обнаруживал парадную дверь запертой. У меня не было ключа, я свистел, и вниз спускалась Ирма и отпирала дверь.

Вернувшись однажды поздно ночью – это было в ноябре 1938 г., – я издал условный сигнал, но мне никто не ответил. Тогда я проник в дом через чердак, попасть туда можно было через примыкавший к дому коровник. Подойдя к комнате Ирмы, я осторожно постучал в дверь, чтобы узнать, почему она мне не открыла. Ответа не было, тогда я, осторожно нажав на дверь, вошел внутрь и увидел, что она лежит в постели.

Когда я заговорил с ней, она не ответила и даже не пошевелилась. В эту минуту я увидел, что рядом с ее рукой лежит пистолет, а подушка в крови. В состоянии шока я разбудил ее старшего брата Германа, приехавшего в Хаген на побывку из армии, и сообщил ему, что с Ирмой случилось что-то ужасное.

Всего за две недели до этого она, как-то в разговоре, спросила нас, какой самый лучший способ самоубийства. Никогда даже и в мыслях не предполагая, что такая прекрасная девушка захочет лишить себя жизни, я небрежно заметил, что это может быть пистолет. Хотя никто так и не объяснил мне причину ее самоубийства, я могу предположить, что она была изнасилована или забеременела. Я думаю, что она просто не смогла вынести позора и выстрелила себе в рот.

Ее трагическая смерть стала тем событием, которое я никогда не забуду, несмотря на все смерти и трагедии, что мне еще предстояло пережить.

В сентябре 1938 г. я внимательно следил за переговорами в Мюнхене Гитлера с британским премьер-министром Чемберленом и французским премьером Даладье, в результате которых было заключено соглашение о передаче Германии населенной немцами Судетской области Чехословакии. Я считал, что это было разумное решение. Как и аншлюс с Австрией, произошедший ранее в марте, этот дипломатический триумф имел широкую поддержку в народе и пробудил чувство гордости за страну. Правда, существовали сомнения перед окончательным принятием решения относительно того, не станет ли Гитлер оказывать давление на соседние страны.

Несмотря на то что меня могли призвать в армию, мирное разрешение Мюнхенского кризиса, позволившее мирным путем воссоединить разделенный после Версаля немецкий народ, заставляло верить меня и многих немцев, что война не является неизбежной.

В ночь на 9 сентября в среду нацистские штурмовики-головорезы в коричневых рубашках напали на магазины и предприятия, которыми владели евреи, и начали избивать евреев на улицах по всей Германии. Событие, получившее название «хрустальная ночь», стало главной новостью газет. Контролируемая государством пресса оправдывала погром, объясняя его как народное возмездие за якобы «еврейские преступления».

Приехав утром в четверг в Люнебург, я увидел собравшуюся перед магазином на центральной улице города небольшую толпу и нескольких штурмовиков. Разбитые осколки большой витрины, усеивавшие тротуар, говорили о том, что хозяином магазина был еврей. О еврейских предпринимателях я узнал тогда в первый раз. Пропаганда к тому времени смогла внушить антипатию к пострадавшим евреям, но многие немцы считали, что такое государственное насилие может зайти слишком далеко, и испытывали чувство опасения относительно дальнейших действий нацистов.

Обеспокоенный эскалацией насилия, я начал задавать себе вопросы. Что заставляло нацистов действовать столь жестоко? Что происходило с Германией? Хотя меня и угнетали эти мысли, я не мог высказаться открыто, мне оставалось только надеяться, что положение каким-то образом улучшится. Несмотря на то что меры, предпринимаемые нацистами против евреев, стали впоследствии внешне менее заметными для немецкого общества, репрессии только усиливались.

Вспоминая о том времени, можно сказать, что в обществе была явная нелюбовь к ограниченным партийным чиновникам и их крайним взглядам. Большинство немцев были не уверены в будущем и недовольны тем, что приходилось жить при диктатуре и подавлении свобод. Даже многие из тех, кто раньше поддерживал нацистов, возможно, поняли, что власти действовали все более радикально как во внутренней, так и во внешней политике. Но, несмотря на свою оппозиционность, граждане боялись последствий в случае открыто выраженного ими несогласия.

В то же время многие начинания правительства встречали широкую поддержку. Немцы ждали от Гитлера, что он наведет в обществе порядок и разовьет экономику. Действительно, была достигнута почти всеобщая занятость. Более того, немцы испытали небывалое чувство патриотической гордости из-за отмены несправедливых решений Версальского договора и возрождения национальной мощи Германии. Возможно, именно эти противоречивые чувства позволяли нацистам удерживать свою власть.

Домашняя обстановка в Хагене тем временем становилась все более напряженной и безрадостной после смерти Ирмы. Хотя я по-прежнему находил удовольствие в общении с нашей дружеской молодежной компанией, мои отношения с тетей и дядей несколько охладели. Теперь я проводил в Хагене меньше времени и старался чаще выбираться в город и встречаться с молодыми девушками.