Директория. Колчак. Интервенты - Болдырев Василий. Страница 11

Началось это заседание двумя характерными выступлениями: председателя Национального совета чехословацких войск Павлу с ответом на приветствие, посланное совету Государственным совещанием, и председателя Комуча Вольского с проектом приветствия по поводу высадки союзных десантов в Приморье (Владивосток).

Оба они характерны для тогдашнего положения и настроений. Воспитанный поколениями, организаторский склад ума чеха Павлу подметил шатания еще не приступившего к работе совещания. Это не было выгодно для начавших уже «утомляться» чехов, и Павлу коротко и резко призывает совещание к оценке действительного положения.

«Мы, – говорит он, – равно, как и вы, чувствуем тяжесть момента, когда нам всем были даны уже два предостережения. Первое – прорывом севернее Уфы [6], в действительности не ликвидированным, и второе – падением Казани. Господа, мы все должны объединиться для того, чтобы не ожидать третьего предостережения».

Это произвело впечатление, но, конечно, ненадолго.

В выступлении Вольского характерна общая тогда всем приемлемость интервенции, расчет на ее спасительное действие и вера, что она пришла «не ради вмешательства во внутренние дела России, а исключительно во имя союзного договора, с целью содействия освобождению России от ига общего врага и восстановления Восточного фронта, как раз в момент превращения фронта внутренней борьбы во фронт борьбы внешней».

Еще характернее безоговорочная неприязнь к немцам, убежденность, что они руководят боевыми операциями большевиков.

«Там, – говорил Вольский, – где находится сейчас наш главный боевой фронт, совершенно ясно обозначилось, что этот фронт уже перестал быть фронтом внутренней Гражданской войны, что этот фронт фактически уже становится фронтом немецким, и это обозначилось не только в силу того договора, который заключен большевиками с немцами, но и фактически в силу того, что войсковые силы большевиков пополняются действительными немецкими силами. Хотя там еще нет регулярных немецких армий, но действительная немецкая помощь, организующая армию, дающая человеческие силы, снаряжение, указания, командный состав – вполне обнаружена».

В остальном это заседание, затянувшееся до глубокой ночи, было посвящено заслушанию деклараций и заявлений по существу организации власти.

Во всех этих декларациях – и ярких, и слабых, и кратких, и утомительно длинных – определенно выявлялись два основных настроения: сторонников народовластия и сторонников военной диктатуры. К первым относились: Самарский Комуч, партия социалистов-революционеров, правительства Башкирии, Туркестана, национальный совет тюрко-татар внутренней России, партия социал-демократических меньшевиков, представители съезда земств и городов. Что же касается военной диктатуры, то таковая в чистом виде, в виде требования абсолютиста-диктатора, не предлагалась никем. Жажда диктатуры, надежда на ее спасительное действие пока что только сквозила в определенных речах. Громко заявлять об этом еще не было нужды, а потому она в речах смягчалась обязательной коллегиальностью и легким налетом народовластия.

Гораздо резче, чем вопрос об источнике центральной Всероссийской власти, разделял присутствующих вопрос об ответственности или безответственности этой власти. Этот вопрос в связи с вопросом о личном составе правительства, в сущности, и сосредоточил на себе все внимание и остроту борьбы в согласительной комиссии.

Вопрос об ответственности будущего Всероссийского правительства неразрывно связан был с вопросом об отношении к Учредительному собранию старого созыва (1917 г.), фактически, к наличному составу съехавшихся в Уфу его членов, то есть к самарскому Комучу, как источнику власти.

Претензии самарского Комуча, как выразителя верховных прав Всероссийского Учредительного собрания, слишком отчетливо прозвучали в декларации, заявленной его председателем Вольским.

Предпослав обширное обоснование высказываемым положениям, Вольский заявил, что «верховная власть в России для устроения государства в тех условиях, в коих Россия теперь находится, может принадлежать только тому Учредительному собранию, которое существует»; далее, что «съезд членов Всероссийского Учредительного собрания, съезд, в состав которого могут входить все члены Учредительного собрания, появляющиеся на этой территории, должен быть тем органом, который даст санкцию той государственной власти, какая будет здесь образована».

И, наконец, формулируя характер ответственности создаваемой власти перед съездом членов Учредительного собрания (Комучем), он несколько смягчает характер этой ответственности: «ответственность мы здесь не выражаем в каких-либо определенно конституционных формах, указывая только самую общую форму, что съезд членов Учредительного собрания может потребовать к своему рассмотрению [7] те или иные акты этого правительства».

Взгляд, выявленный Самарским Комучем и поддерживаемый частью представленных на Государственном совещании организаций, далеко не разделялся остальными представительствами. Начиная с делегации Сибирского правительства, отношение к Учредительному собранию старого созыва было определенно отрицательное. Некоторую роль в этом отношении сыграли обстоятельства разгона этого собрания в знаменательный день 5 января 1918 года. Уж слишком как-то просто произошел факт разгона, и слишком пассивно отнеслись к производимому над ними насилию и председатель Учредительного собрания, и наличные члены, заседавшие 5 января в зале Таврического дворца.

Кроме того, и это, пожалуй, самое главное, исключительно партийный состав этого Учредительного собрания, огромное представительство от не существовавшего уже фронта, видимо, не внушали особого доверия даже представителям умеренной демократии, не говоря уже о буржуазии и правых группировках. Для них это был только «живой труп» – не больше.

Особенно определенно выразилось это отношение в заявлении представителя объединенного казачества: «Искони демократические, представленные на Государственном совещании Оренбургское, Уральское, Сибирское, Семиреченское, Астраханское, Иркутское и Енисейское казачьи войска, не признающие в своих областях иной власти, как власти народной, выраженной войсковыми кругами и органами, ими избираемыми, считают, что в государстве Российском вся власть должна принадлежать, как истинному выразителю воли народной, полноправному Всероссийскому Учредительному собранию нового созыва».

Отсюда и вывод, что создаваемая Всероссийская верховная власть действует: «в обстановке полной деловой самостоятельности и независимости и ответственности перед Всероссийским Учредительным собранием нового созыва».

Это нисколько, видимо, не мешало уральскому и оренбургскому казачеству, вернее их правительствам, работать в тесном содружестве с самарским Комучем, от которого и через который оба они получали и денежные, и материальные средства. Заметим, кстати, что атаман Оренбургского войска А.И. Дутов³⁰ был сам не только членом Учредительного собрания, но и членом Комуча, которому, между прочим, будто бы был обязан и своим производством в генералы.

Наиболее откровенно в пользу диктатуры, и диктатуры единоличной, высказался представитель Конституционно-демократической партии, член ее ЦК Л.А. Кроль.

Он заявил, что в создавшихся условиях нужна «власть сильная, мощная, решительная».

«Комитет партии народной свободы, – сказал он, – считает, что наилучшей формой для осуществления такой власти было бы создание временной единоличной верховной власти».

«К великому несчастью для России, если наша революция выдвинула титанов разрушения, анархии и беспорядка, то, к сожалению, на фоне нашей революции не явилось ни одного человека, которому вся нация, вся страна могла бы доверить такую власть и на которого могла бы рассчитывать, что он доведет страну до Учредительного собрания. Поэтому приходится поневоле мириться с менее совершенной формой в виде Директории, но эту Директорию мы мыслим как верховную власть, действующую через посредство министров, ответственных перед этой верховной властью, причем эта Директория – эта верховная власть ни перед кем не отвечает, объем ее прав – вся полнота власти».