История запорожских казаков. Военные походы запорожцев. 1686–1734. Том 3 - Яворницкий Дмитрий. Страница 20

Тем временем запорожские посланцы Каплинец и Максим, казак Сергиевского куреня, были уже на пути из Москвы и испытали большую неприятность близ Севска; выехав из города, они сперва попасли своих коней и потом, дождавшись ночи, отправились в путь. В это время на них напали жители деревни Поздвешовки, побили запорожских провожатых, отняли у запорожцев пожалованную им от государей бочку меду в дорогу и выхватили из саней сакву, в которой были жалованный жупан червоный, два шелковых плетеных пояса, два вершка (верха для шапок) кармазиновых, четыре лота шелку, одна белая рубаха и одни шаровары. Кроме этого, по приезде в город Батурин на тех же запорожских посланцев напали стрельцы полка Спешнева и убили двух товарищей [133].

Известие об этом привело в сильное негодование все Запорожье, и тогда властный Кош, не довольствуясь установленными отношениями с Крымом, решил найти себе более могущественного покровителя, нежели хан, и остановил свое внимание на польском короле. Обстоятельства, по-видимому, вполне благоприятствовали тому. В начале августа того же 1689 года Мазепа выехал из Украины в Москву, и запорожцы распустили слух о том, что гетман Мазепа будет сменен с уряда и вместо него «некий иной чин имеет быти». Они приглашали к себе торговых людей из Украины и объявляли им, что татары казакам не враги, что хан отпускает всех недавно взятых на берегу Днепра в полон христиан. Однако слух оказался наполовину неверным, и в конце сентября гетман вернулся на Украину и тут через преданного ему запорожского писаря Сажка узнал о слухе, пущенном запорожцами на Украине, а также и о том, что запорожцы задумали войти в союз с польским королем и отдаться ему в протекцию.

И точно, запорожцы надумали не только о союзе с польским королем, но даже о подданстве ему. Основание к тому имелось у них полное. Лучшие и более прозорливые люди из запорожского низового войска далеко раньше этого времени задумывались о будущей судьбе «матки отчизны» своей. Уже раньше того некоторые из запорожских патриотов думали о том, как бы вырвать Запорожье из рук Москвы, которая все ближе и ближе подбиралась к «низовым молодцам» и шаг за шагом лишала их исконных вольностей, дорогих сердцу каждого казака. Сперва высказана была мысль о том, чтобы соединиться с Турцией, но потом остановились на мысли вернуться к Польше. Ноября 5-го дня 1689 года запорожцы, собравшись на раду, решили снарядить большую депутацию и отправить ее с листом к польскому королю Яну Собескому. Кошевой атаман Гусак, человек с задатками сильной воли и с несомненными административно-полководческими дарованиями, своими поступками и смелостью несколько напоминавший знаменитого кошевого Ивана Сирка [134], но человек еще молодой и малоопытный, хотя и был против такого решения войска, но под конец должен был уступить народной воле и принять решение рады о посылке письма к королю. В составленном по этому поводу письме запорожцы объявляли королю, что Москва нарушает их вольности, что она хочет сделать их рабами царей и бояр, и потому просили королевское величество о том, чтобы он «привел их под свою державу», за что обещали верно служить ему, как служили их деды и отцы прежним королям. «Пусть святой дух осветит сердца вельможностей ваших, – писали запорожцы польскому гетману, – и даст вам здравый совет, а наше желание таково, чтобы оба народа, польский и малороссийский, соединились в одно». Посланцами от низового войска к королю были куренные атаманы – Незамайковского куреня Процик Лазука и Кисляковского куреня Забияка с двумястами человек рядовых казаков. Они снабжены были от кошевого атамана проезжим листом и особым к коронному гетману, с просьбой о покровительстве запорожскому войску, письмом [135]. В числе последних находился и бывший стрелец Ивашка Григорьев, раньше того ушедший из Новобогородицка в Сечь «для гулянья». Находясь несколько времени в Запорожье, Ивашка Григорьев слыхал от многих казаков, что войско запорожское склоняется к польскому королю потому, что недовольно жалованьем, присылаемым ему от московских царей: по 10 алтын да по 2 локтя сукна на человека в год, а от короля-де польского они чают себе большей платы [136]. Но эта жалоба, если она и высказывалась, очевидно, шла из среды маломыслящих людей, живших лишь интересами дня и вовсе не заглядывавших в грядущие времена. И точно, в данном случае выдвигался вопрос чрезвычайной для запорожцев важности, который далеко не всем из них мог вместиться в голову: требовалось спасти вольности от притязаний Москвы, которая с огромными силами уже пробиралась в Крым и если на первый раз не взяла его, то зато побывала в самом сердце Запорожья, открыла все казацкие нетри, построила на заветной всем казакам реке Самаре городки Новобогородицкий и Новосергиевский.

О сношении запорожцев с польским королем гетман Мазепа узнал от самого же запорожского посланца Процика Лазуки. Процик Лазука, посланный с тайным наказом от кошевого атамана и войскового писаря в Варшаву на сейм еще в декабре месяце, в «Пилиповский» (Филиппов) пост, не только не оправдал возложенного на него доверия, но даже раскрыл все планы кошевого и самого короля сперва одному своему приятелю Федору Ельцу и потом через него самому гетману Мазепе. Федор Елец, казак Киевского полка, с дозволения своего полковника, ездил «в польскую сторону с торговыми вещами» и пробрался в самую Варшаву. В Варшаве он увидел давнишнего своего знакомого Процика Лазуку, вошел с ним в приязнь и даже заключил на том с ним клятву. Процик Лазука «ради благочестивого христианства» обещал Ельцу объявить обо всем, что скажут ему король и коронный гетман литовский, и для того приказал ему из Варшавы заехать в город Немиров и там ожидать его, Лазуки, прибытия. В Немирове же Лазука обещал дать своему приятелю и лист к коронному гетману от запорожского войска. Федор Елец всем тем воспользовался как нельзя лучше: он свиделся с Лазукой в селе Ковалювце возле Немирова и потом сам был доставлен киевским полковником Григорием Карповичем к гетману Мазепе. Мазепа, тотчас по прибытии к нему Ельца, немедленно отослал его в Москву и вместе с ним послал писанное к нему лично Проциком Лазукой из Польши письмо. Сам от себя гетман писал в Москву, что посланец запорожских казаков Процик Лазука давал ему «предостерегу» о неприятельском с польской стороны против великих государей намерении, сообщал известие о намерений великого литовского гетмана Сапеги в предстоящую зиму исполнить злое намерение поляков в отношении русских и прислал даже запорожский лист, до гетмана коронного писанный и нарочно им, Мазепой, удержанный, в котором «безумное атамана кошевого и писаря объявляется суесловие» [137].

Вслед за прибытием Ельца пришло к Мазепе письмо и от Лазуки. Лазука доносил, что, будучи на сейме в Варшаве, он слыхал сам-на-сам от короля о том, что у них было постановлено. Во-первых, определено было – сейму не быть в течение семи лет; во-вторых, решено было, что поляки заключат мир с ордой втихомолку, а относительно похода на орду пустят только одну славу; поляки уже получили город Каменец, но распускают слух, будто будут воевать его мечом. Кроме того, король изустно сказал Лазуке о том, чтобы запорожцы, дети его, немного пообождали, и тогда он, как благожелательный для своих подданных отец, отберет их к себе. «А что король говорил мне (бодай ему не допомог Бог в том!), я сообщу твоей милости тайно от других. И слыхал я снова из королевских уст, что поляки будут около Долонного и около Бердичева сена робить, там же будет и войско их зимовать, и то будто бы для того, чтобы ударить на татар. Листы те, которые король будет посылать, отправляй, милостивый добродею, до Сечи тем же человеком, которому я выдал их, ибо то умный и опытный человек [138]. Лист, который написан был из Сечи до короля, я отдал королю; а лист, который написан был до польного гетмана, я задержал у себя и посылаю его для лепшего уразумения твоей милости. А того человека, будь ласков, награди, так как я сам, покинув все в Немирове, не имею худобы никакой, ибо, как идет поголоска, того человека, где-то за городом, в Курчаке, татары разбили и чуть было в неволю не захватили. Изложив все это твоей панской милости, остаюсь благожелательным как перед светлым государем. Тебе, милостивому государю, пану и добродею, тот человек скажет устно очень секретную речь, которую я слыхал от польного гетмана и своими глазами видел его. Твоей милости Процик Лазука, полковник на тот час будучий» [139].