Заговор «красных маршалов». Тухачевский против Сталина - Минаков Сергей Игоревич. Страница 14

Завершая свои воспоминания о бое на Кжешувском мосту, поручик Иванов-Дивов 2-й пишет: «С согласия полковника Вешнякова я написал рапорт о представлении Тухачевского к Георгиевскому оружию, но штаб полка ограничился представлением к Владимиру 4-й степени. Конечно, мне это казалось несправедливым: ведь два пулемета были взяты его взводом и перешел он мост вместе с Веселаго, который получил за это вполне им заслуженный Георгиевский крест»¹⁸⁹.

Как выше уже отмечалось, за захват двух пулеметов противника, согласно действовавшему в царской армии «георгиевскому статуту», Тухачевского полагалось наградить орденом Св. Георгия 4-й степени. Поэтому «согласие полковника Вешнякова» на представление Тухачевского к Георгиевскому оружию изначально было нарушением этого статута. Очень похоже на то, что сделано было такое представление преднамеренно, с уверенностью, что в вышестоящих инстанциях уровень награды будет обязательно снижен и Тухачевский никакого Георгиевского оружия не получит, а получит в лучшем случае орден Владимира 4-й степени с мечами. «Тухачевский… явно был недоволен, считая, что Георгия заслужил он»¹⁹⁰. По свидетельству капитана Ю.В. Макарова¹⁹¹, «от огорчения и злости будущий маршал расплакался»¹⁹². Однако «с этих пор о Тухачевском начали говорить и интересоваться им»¹⁹³.

Поэтому получилось так, что Иванов-Дивов по-своему «отомстил» своему товарищу и подчиненному, который весьма критично относился к нему как командующему ротой, равно как и за его ошибки и просчеты в руководстве ротой во время боя за Кжешувский мост.

Конечно, вряд ли можно считать, что с описанного выше события и допущенной несправедливости по отношению к Тухачевскому со стороны вышестоящего командования в его сознании зародились «революционные мысли», обусловившие в дальнейшем его переход к большевикам. Тогда его недовольство выразилось лишь в возмущении порядками, бытовавшими в гвардии. Вспоминая разговор в «халупе с глиняным полом», где на соломе устроились на ночлег офицеры 7-й роты вечером 10 сентября 1914 г., поручик А.В. Иванов-Дивов 2-й писал: «Легли мы все рядом: Тухачевский, я, Фольборт и барон Шиллинг (вольноопределяющийся младший унтер-офицер. – С.М.). не помню, с чего начался разговор, но вдруг Тухачевский заявил: „Считаю совершенно абсурдным то, что в гвардии нет производства за отличие и что надо идти в хвосте за каждой бездарностью, которая старше тебя по выпуску“»¹⁹⁴.

Несомненно, это высказывание было почти незавуалированно направлено в адрес поручика Иванова-Дивова 2-го и звучало оскорбительно, хотя его фамилия и не была названа, а заявление Тухачевского вполне обоснованно: действия поручика Иванова-Дивова 2-го в качестве командующего 7-й ротой обнаружили его практически полную несостоятельность как командира. Но бурное возмущение поручика было естественно. «Меня это взорвало, – вспоминал он, – Фольборт, наверное, помнит наш разговор на соломе в полутемной освещенной свечкой халупе, у меня же он остался в памяти до сих пор»¹⁹⁵. Фольборт, конечно, не мог помнить этого разговора, поскольку был расстрелян в Ленинграде в 1938 г., как и Тухачевский годом раньше¹⁹⁶. По собственному признанию, на следующий день, 11 сентября, перед отъездом из полка поручик Иванов-Дивов 2-й доложил об этом заявлении Тухачевского, как и в целом о его поведении командиру батальона полковнику Вешнякову¹⁹⁷. Вряд ли такие действия командующего 7й ротой, с красноречивой негативностью характеризовавшие подпоручика Тухачевского, могли способствовать его военной карьере. Пожалуй, аналогичную оценку действиям Тухачевского его непосредственный начальник дал и начальнику 1-й Гвардейской пехотной дивизии генералу Олохову, с которым случайно столкнулся после боя за Кжешувский мост.

«Уже темнело, – вспоминал Иванов-Дивов этот эпизод. – Перейдя мост, я встретил группу конных офицеров, которые оказались штабом дивизии, с генералом Олоховым во главе. Генерал, увидя меня идущим со стороны Сана, подозвал и стал расспрашивать о подробностях захвата моста. Я доложил все, что видел и знал. Уже в Болгарии, будучи в эмиграции, капитан Гущин рассказал мне, что на основании моего доклада в ту же ночь начальник дивизии послал донесение в штаб корпуса о действиях нашего полка в этом бою»¹⁹⁸. Во всяком случае, никаких революционных мыслей, даже намека на них, в связи с недостаточно высокой оценкой его подвига, Тухачевский не обнаружил.

«…Первый боевой успех, – характеризуя личность и поведение молодого подпоручика-однополчанина после Кжешувского боя 2 сентября 1914 г., вспоминал князь Ф.Н. Касаткин-Ростовский, – конечно, вскружил ему голову, и это не могло не отразиться на его отношениях с другими. Его суждения часто делались слишком авторитетными: чуждаясь веселья и шуток, он всегда был холоден и слишком серьезен, что совсем не было свойственно его возрасту, часто с апломбом рассуждая о военных операциях и предположениях; с товарищами был вежлив, но сух, что особенно бросалось в глаза в нашем полку, где все жили одной дружной семьей»¹⁹⁹.

Ночной бой под Ломжей, плен и возвращение в полк

Как складывались боевая деятельность, служебное положение и должностная карьера подпоручика Тухачевского после боя за Кжешувский мост, исходя из донесений поручика Иванова-Дивова 2-го сказать трудно. Он был назначен командующим 7-й ротой 11 сентября 1914 г. (после эвакуации поручика Иванова-Дивова в тыл), как старший в чине и кадровый офицер. Некоторое представление о боевой деятельности подпоручика Тухачевского после 11 сентября 1914 г. могут дать лишь фрагментарные воспоминания его сослуживцев.

«Вспоминается эпизод, относящийся к сентябрю – октябрю 1914 года, – рассказывал капитан барон А.А. Типольт²⁰⁰. – Полк занимал позиции неподалеку от Кракова, по правому берегу Вислы. Немцы укрепились на господствующем левом берегу. Перед нашим батальоном посредине Вислы находился небольшой песчаный островок. Офицеры нередко говорили о том, что вот, дескать, не худо бы попасть на островок и оттуда высмотреть, как построена вражеская оборона, много ли сил у немцев… Не худо, да как это сделать?

Миша Тухачевский молча слушал такие разговоры и упорно о чем-то думал. И вот однажды он раздобыл маленькую рыбачью лодчонку, борта которой едва возвышались над водой, вечером лег в нее, оттолкнулся от берега и тихо поплыл. В полном одиночестве он провел на островке всю ночь, часть утра и благополучно вернулся на наш берег, доставив те самые сведения, о которых так мечтали в полку»²⁰¹. Как часто это с ним происходило, решение предпринять описанные выше действия Тухачевский принял и осуществил без санкции со стороны начальства. Поэтому понятно впечатление барона Типольта: «Я и сейчас вижу Мишу Тухачевского, вылезающего из лодки. Он неуверенно улыбается, еще не зная, что его ждет – то ли поощрение, то ли нагоняй начальства»²⁰². Попытаюсь уточнить датировку этого эпизода.

А.А. Зайцов пишет, что «31 октября полк, одним переходом (около 20 верст), перешел к р. Среняве и стал квартиро-биваком в селе Милочице-Сломнички, в 16-ти примерно верстах от города Кракова и в каких-нибудь 10 всего лишь верстах от передовых фортов Краковской крепости»²⁰³. Зайцов сообщает, что на этой позиции полк простоял 1 и 2 ноября. Затем он должен был начать движение в направлении Силезии, «двигаясь мимо крепости Кракова»²⁰⁴. Однако в силу изменения оперативной обстановки «в ночь на 4-е ноября полк повернул обратно и развернул 2-й и 3-й батальоны в районе Нов. Весь (штаб полка) – Пржебыславице, но уже фронтом не на запад, а на юг, против угрозы австрийцев со стороны Кракова»²⁰⁵. С утра 4 ноября начались активные боевые действия у посада Скала. Учитывая описание событий с 31 октября по 4 ноября 1914 г. А.А. Зайцовым и характер боевых событий в этот промежуток времени, можно предположить, что ситуация, благоприятствовавшая описанному выше эпизоду, скорее всего, должна была иметь место ориентировочно 1–2 ноября. Затем, 4 ноября, начался бой у посада Скала, который продолжался 5 и 6 ноября. Во время этого боя 5 ноября прапорщик барон Типольт был ранен²⁰⁶. Видимо, этим и объясняется временная лакуна в его воспоминаниях о Тухачевском.